Поездка на острова. Повести и рассказы

— Проснулся, милок… — говорила она, умиленно поглядывая на очумевшего после хмельного послеобеденного сна Муханова, — и за цигаркой враз потянулся… зажигалочкой щелкнул и пошел смалить! Заперхал, сердешный… Вона, как грудку заложило, не отхаркается… Газетку старую взял, третьегоднишнюю, плотовщики оставили, и знай себе почитывает да дымок пущает… А товарищи еще не проснулись, золотые сны наблюдают… Нет, воин наш головку вскинул, гнойцу в глазках утер и тоже за цигарку схватился… Теперича один Лексей Петрович почивает. Дело их пожилое, хворое, пущай сплять…

— Петровна, который час? — слышался голос Муханова.

— Третий час! — радостно откликнулась бабка. — Четверть третьего без минуточки на ходиках, а они вроде не врут. Нынче утрось, как зять уходил, еще не врали. Чай пить пора, я уже самоварчик спроворила…

Окутывая подобным многословием каждую пустячную мелочь, бабка извлекала максимум удовольствия из самых ничтожных тем: какая на дворе погода, вернулся ли зять из леса, будут ли сегодня печь хлебы. Обычно Козырев засыпал под эту воркотню, но, бывало, проснувшись, слышал совсем другие речи, серьезные и печальные, нередко сопровождавшиеся слезами. Сам того не желая, он вскоре знал почти все о несчастье, заставившем эту семью переселиться из деревни на кордон.

Они жили в большом селе Беженском, там у бабки имелся дом под железом и яблоневый сад в три десятка стволов. Бабка работала дояркой в колхозе, зять — там же шофером, а дочь — в сельпо. Жили они очень порядочно, даже, можно сказать, зажиточно. А потом с дочкой случилась беда: ее обвинили в хищении восьми тысяч рублей старыми деньгами. Ей подсунули накладную на десертное вино, которого она не получала со склада. Она доказала это, сдав все пустые бутылки, там не было винной тары, только водочная. Но это не приняли во внимание, поскольку на акте оказалась ее подпись, конечно, поддельная. Ее посадили, и она десять месяцев провела в тюрьме. Соседи по камере помогли ей написать письмо в Москву, на имя главного прокурора. Прислали ревизоров, дочь выпустили, присудив ей полтора года принудработ за халатность. А через четыре года суд пересмотрел ее дело и заставил выплачивать все восемьсот (новых) рублей. Из сельпо ее, конечно, уволили, а тут еще бабку корова в хлеву придавила, пришлось на пенсию выйти. Она уговорилась, что из двенадцатирублевой пенсии у нее ежемесячно будут вычитать десять рублей в счет погашения дочкиного долга.

Когда бабка доходила до этих десяти рублей, она всегда начинала плакать, не от жадности к деньгам, а от унижения и беспомощности. Они и сюда подались не в поисках выгоды, а чтобы скрыться от людских пересудов, соболезнований, косых взглядов, сочувствия, насмешек.

— А почему вы не боролись? — возмущенно говорил Муханов, наливая себе шестой стакан чаю и заправляя его клюквой, перетертой с сахаром, — отставной полковник привез с собой запас разных домашних деликатесов.

— Да, милый, как бороться-то? Если сама Москва ничего поделать не смогла…

— Москва все сделала, — хмурил густые брови Муханов. — А потом началась местная самодеятельность.

— До Москвы далеко, а тут власть на местах.

— Чудовищно! В наше время и такая гоголевщина!

— Прокурор у нас больно самолюбивый. Терпеть не любит неправым быть. Москва его одернула, он и затаился. А как малость утихло, он пересуд-то и назначь!.. Чтоб все, значит, по его вышло. А то начнут люди в столице путей искать, вся его власть прохудится.

— Это ясно! — соглашался Муханов.

— Вам бы в Москву съездить, — советовал отставной полковник.

— Да как поедешь-то? Дочка, вишь, крутится весь день, я при внуке, сам и подавно отлучиться не может.

— Тогда напишите, как раньше писали.

— Мы не сильно грамотные…

— Да ведь писали же!

— Это мне в тюрьме сочинили, — подала голос молодая хозяйка. — Там такие люди! Все законы наскрозь знают, все статьи помнят. Сперва бабы-заключенные начерно написали и в мужское отделение передали, а там уже по всей форме перебелили, видать, потому и подействовало.

— Хорошие там были люди? — уютным голосом спросил Муханов.

— Да что вы! Сплошь блатарки!

— Это что за блатарки?

— Ну, так они называются: блатарки, блатные. Воровки, спекулянтки, скупщицы краденого, наводчицы и которые на стреме стоят. Еще там авантюристы разные и которые деньги под процент дают, я даже не знала, что такие люди на свете водятся.

— А к вам они хорошо относились?

— Какой там! Они и к себе-то хорошо не относятся. Все у них одна фальшь и показуха.

— Ну а с письмом — они же помогли?

— Это они любят — жаловаться, заявления, кляузы писать. А письмо я им отслужила: и наряды вне очереди, и пайку отдавала, и посылки, какие из дому получала, и деньги. Только что пятки им на ночь не чесала, а так все делала. Не-ет… — И Козырев угадал, что ее брезгливо передернуло. — Самые распоследние люди — это блатарки, хуже некуда.

— Странно, — недоверчиво сказал Муханов, — считается, что у них есть чувство чести, товарищества.