Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

Разговор шел о том, будет ли сегодня ночью хорош санный путь и не нападут ли на нас волки. Зима в этом году мягкая, медведи уже тронулись к северу, волков не так уж много, да они и не особенно голодные. Да, да, так и есть! Недели две назад, правда, ночью, часов в одиннадцать, стая бешеных волков промчалась через город и ворвалась в церковь, так семь человек, которых они покусали, умерли. Но это был исключительный случай волчьего бешенства, а мы едем в санях, целым караваном, так что нет ни малейшей опасности! У нас теплые шубы, мороз слабый, всего минус пять по Цельсию, так что мы прекрасно выспимся в санях. Говорили также о пилорамах, о том, как удобнее всего пилить древесину, о том, что надо объединить лесопилки с целлюлозными фабриками, о том, в какого качества строительной древесине нуждается Индия и какая ситуация на рынках Алжира и Марокко. Разговор на плохом немецком языке тащился вдоль стола по-русски лениво, еле-еле. По мере употребления водки настроение оживлялось.

За вторым жарким, появившимся в виде огромной телячьей ноги на большом серебряном блюде, к которой никто не притронулся, потому что все были сыты, Павел Николаевич взял в руки бокал и на правах хозяина произнес тост в честь своего дорогого гостя, друга, а также восприемника своего покойного сына, господина Карла Диффенбаха. Типичный светловолосый северянин с выбритыми усами и густой квадратной шведской бородкой, Павел Николаевич, очевидно примирившийся со своей судьбой, возвел мечтательный взгляд недоумка поверх керосиновой лампы куда-то к потолку и стал говорить, двигая бородкой туда-сюда и чем-то напоминая курицу, пьющую воду. У него был мягкий приятный тенор, какой часто бывает у неврастеников, он жестикулировал тонкими вспотевшими руками и, не сразу найдя нужное слово, щелкал указательным пальцем левой руки о большой палец и вставлял в свою речь междометие «э-э». Это «э-э», похоже, особенно действовало на нервы Анне Игнатьевне: она барабанила по столу пальцами левой руки, как по клавишам, жадно втягивала в себя дым папиросы и выпускала его прямо пред собой, строя при этом странную гримасу и покусывая губы. Павел Николаевич говорил преимущественно в ретроспекции.

Он вспоминал, как мосье Диффенбах был последний раз в имении Алексеевых и что это были за времена, которые сейчас лишь снятся и воспринимаются — э-э — как роман. О каком-то удивительном лунном свете на озерах: о шампанском, которое они пили в лесу — э-э — под выстрелы охотников, о том времени, когда Анна Игнатьевна еще была его — э-э — невестой. Как потом, возвращаясь из свадебного путешествия — э-э — по Испании, они с Анной Игнатьевной гостили — э-э — в имении господина Диффенбаха близ Гамбурга, и что все это исчезло — э-э, — как сон и ничего этого больше нет. Он поднимает свой бокал и приветствует своего гостя — э-э — без комментариев! «Et Campos ubi Troia fuit!»[308]. Вот и все, что он может — э-э — сейчас сказать!

Вслед за ним поднялся младший брат Павла Николаевича, Алеша, дегенерат с сильно выступающей челюстью, который целый год был практикантом торгового дома «Карл Диффенбах АГ» и не раз бывал в гостях у господина «Карла Людвиговича». Он произнес здравицу в честь прелестной и симпатичной мадам Диффенбах, прекрасной теннисистки и автомобилистки, детей «Карла Людвиговича», его прелестных доченек и предложил выпить за его семейное счастье. Он говорил о какой-то солнечной гамбургской террасе, на которой они обычно пили кофе и на которой как-то раз покойный папа Алексеев растрогался до слез, когда мадам Диффенбах сыграла на рояле «Волга-Волга, мать родная».

Как они пили за Волгу, как ездили кататься на моторных лодках, как тогда все было прекрасно, светло и гармонично! Тогда еще был жив покойный папа, который перевернулся бы в гробу, видя весь этот сегодняшний Вавилон!

«Карлу Людвиговичу» становилось все более и более не по себе. Он чувствовал, какая пропасть лежит между господами Алексеевыми и их коммунистическим окружением, но он приехал сюда вместе с нынешними хозяевами «Эс-Эс-Эс-Эр»; его нынешние доходы зависели от молчаливых людей в русских косоворотках, а не от этих отчаявшихся банкротов. Он встал и заговорил о том, что ему очень грустно, что он не застал в живых своего крестника, малыша Алешу! Но слава Господу Богу, который подарил родителям еще одного сына, прекрасное дитя, необычайно умное, который еще порадует своих родителей. Он еще станет кавалеристом, революционным офицером, маленьким Бонапартом и принесет своей родине величие и славу!

— Да лучше я его задушу своими собственными руками, чем позволю превратиться в такого выродка! — резко и как-то дико оборвала говорившего Анна Игнатьевна. Она демонстративно встала и отошла к кофеварке. Повернувшись к нам спиной, она нервно перелила в нее спирт; сине-желтое пламя высоко взметнулось, осветив всю ее фигуру, точно она сама вся была объята пламенем.