Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

Был час перед рассветом. Сквозь серо-голубой туман было видно, как ночные сторожа зажигают утренние костры, как прямо к небу поднимается дым, слегка колеблющийся и словно бы разведенный влажными потоками утреннего воздуха. Огни на паровозе еще не были погашены. Локомотив с двумя слепящими прожекторами мчался по холмистой местности мимо сосновых лесов и раскорчеванных полян. На свинцовом фоне серого предутреннего колорита, наш поезд с оранжевыми ярко освещенными окнами напоминал летящий в пространстве трактир, где ранним утром все еще пьянствуют и жгут огни. Ведь станции, города и участки леса в оврагах и промоинах, мимо которых мы проезжали, еще продолжали спать. На попадавшихся по пути вокзалах зевали невыспавшиеся, с лицами, испачканными черной сажей, угольщики и истопники, разбуженные грохотом экспресса. В окнах вокзальных ресторанов мелькали официанты, которые подметали полы и стелили белые скатерти, ставя на них сладости и апельсины. На параллельных путях время от времени возникали окутанные облаками пара локомотивы разных моделей, все в полосах красных и зеленых ночных сигнальных огней, в фейерверках огненных искр, словно взбесившиеся черные мамонты. Вот уже два часа я вертелся на месте, безуспешно пытаясь свернуться в клубок, закрыть глаза и заснуть хоть на две-три минуты. Передохнуть. Бывают такие состояния нервного напряжения, когда человек, выбитый из колеи бодрствованием, движением, голосами, обилием впечатлений, не может пробиться через пестроту разнородных впечатлений к сколько-нибудь существенной мысли.

Чувствуешь, что на дне круговорота событий где-то должна спокойно лежать круглая плоскость осознанного, но никак не можешь в нее всмотреться и разглядеть отражение призрачных вещей, событий и лиц. Сколько ни напрягаешься и ни пытаешься всмотреться, все какая-то муть, и глаза сами собой закрываются, но веки жжет, и продолжается эта пытка вагонной тряски, стука стекол, звуков и ударов железа и пара.

Был тот утомительный предрассветный час, когда все спящие в душных и неубранных купе мучаются, то ли спят, то ли не спят, и зевают, искажая свои лица уродливыми гримасами. Бред свинцового полусна принимает одномерные колеблющиеся очертания; попутчики дремлют или храпят, а в коридоре кто-то громко разговаривает, и в его словах вам чудятся нотки тревоги. Все предметы кажутся твердыми, крепкими и остроконечными. Жесткие подушки дерут кожу щек, а закрашенный четырехугольник окна позвякивает, и мимо пролетают паровозы, стволы деревьев, телеграфные столбы. Жизнь идет своим чередом, но нервы сдают, и картина действительности постепенно мутнеет, а вещи растворяются и переползают в символы. Мысли уже не связываются воедино, связи ослабевают, и все вертикали расплываются в некую сонную и равнодушную плоскость усталого безразличия. Вместо человека, который куда-то едет, о чем-то думает и чего-то хочет, пассажир валяется вспоротым мешком, который механически трясется в ритме тряски вагона, а его спутник напротив кажется ему телом без головы, его снятый пиджак — декоративным пятном, и это чудище кого-то душит, а удушаемый испускает гортанью невнятные звуки и хрипы.

По шоссе параллельно путям пронеслись человек десять велосипедистов, мужчин и женщин; из невысокого облачка серой пыли, прибитой росой, донесся лай маленькой черной собачонки. Пес рассердился на паровоз и попытался его облаять с насыпи, а потом, поджав хвост, кинулся вслед за велосипедистами.

Слева и справа оставались незнакомые города, пребывавшие в полусне воскресного рассвета, когда при свете еще не погашенных зеленых газовых фонарей тени кажутся такими синими и резкими. Скорый поезд, грохоча, несся по железным мостам, мимо вокзалов и пригородов, слева и справа гремели разноцветные заборы, исписанные крупными буквами с названиями предприятий и картелей, мчался вдоль забетонированного русла грязно-серой реки, на которой покачивались черные, пропитанные дегтем грузовые баржи. Босоногие матросы возились на этих огромных лодках, поливая их ведрами грязной воды. Газовые заводы и фабрики грелись под первыми яркими лучами солнца. Их дворы, огороженные красными кирпичными стенами, что делает их похожими на внутреннюю территорию тюрьмы или бойни, зияли пустотой. Катера в каналах, мосты, запертые церкви в незнакомых, чисто выметенных городах — все казалось серым и замызганным при розовато-зеленоватом свете дня, разгоравшегося на востоке из тумана под радостный щебет птиц.