Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

И вправду, в вагоне сидела типично мещанского вида вдова в черной траурной вуали, с постным выражением лица, как на жанровых картинках восьмидесятых годов, вроде композиций на тему «День всех святых». Это была худая женщина с запавшими глазами в окружении густых пушистых ресниц, с траурным крепом, вся погруженная в свои печальные мысли. Скрестив руки на коленях, всем своим видом показывая, что она выше окружающих и сосредоточена на своих страданиях, вдова с правильными интервалами испускала глубокие вздохи и время от времени утирала слезу платочком. Кроме этой дамы, еще один мужчина с рукой на перевязи краснел, бледнел и менялся в лице при каждом сильном сотрясении стекол в трамвайном окне, давая понять, что боль пронзает его руку, недавно вывихнутую в локтевом суставе. Прочие лица в трамвае были грязноватые, утомленные, похожие на потные маски под меховыми шапками. Все мы стояли, тесно прижатые друг к другу, вдыхая запахи мокрой одежды и кожи, топчась в слякоти растаявшего снега, в окружении трясущихся стекол вагона, полупрозрачного при плохом освещении. Все с трудом переводили дух и нетерпеливо ожидали момента, когда можно будет наконец выйти из трамвая.

Напротив безутешной вдовы в траурном наряде сидели две работницы в красных партийных якобинских платочках — две молоденькие девушки лет по двадцать. Одна из них, сидевшая у окошка, приложила к мокрому стеклу наклейку с переводной картинкой и стала ее тщательно разглаживать указательным пальцем. Наклейка была не больше рекламного плакатика, которые обычно наклеивают на витрины магазинов. Кто-то заметил этой юной якобинке, что под угрозой штрафа в сумме пяти рублей запрещено наклеивать бумажки на стекла трамвайных вагонов. Но девушка, приладив первую картинку, наклеила чуть повыше нее вторую и стала разглаживать ее пальцем, не обращая внимания на предупреждение доброжелателя. Картинки проявлялись очень быстро, так как стекла были влажные и теплые.

— Гражданка, вы что, не слышали, что делать наклейки на окнах запрещается? Вас оштрафуют на десять рублей! — послышался голос пассажира, ехавшего на другом сиденье.

— Но это же совсем незаметная марка! Она никому не мешает! Никто меня не оштрафует, — возразила якобинка, продолжая снимать пленку со второй картинки.

— Оштрафуют не только вас, гражданка, но и меня, — вмешался в разговор кондуктор. — Наклеивать бумажки на стекла трамвая запрещено, можете прочитать правила вон там на стене.

— Ну и заплачу́, если меня оштрафуют, — спокойно отвечала девушка, не прерывая своего занятия.

— Но я вам запрещаю наклеивать картинки в вагоне, за который я отвечаю! Гражданка, вы меня поняли?!

— Да что вы на меня кричите?! Прошли времена, когда мужчины могли кричать на женщин!

— Я вам совершенно спокойно говорю: гражданка, сотрите свои бумажки!

— Не буду стирать!

— А я вам говорю, сотрите! Если сейчас же не сотрете, я позову милиционера!

— Ну и зовите! Что вы мне милиционером угрожаете? Что вы на меня орете?!

— Ах так?! Вы хотите, чтобы я позвал милиционера? Ну ладно! — Кондуктор в истерике три раза потянул за ремешок звонка, давая вагоновожатому сигнал остановиться. — Посмотрим, может, вас милиционер призовет к порядку. — Кондуктор, чье самолюбие было не на шутку задето, стал проталкиваться к выходу через толпу пассажиров. Трамвай остановился.

Послышались голоса пассажиров: «А почему вы не хотите снять картинку?»

Вторая якобинка, до тех пор молчавшая: «А зачем он кричал? Он не имеет права кричать! Мы теперь хорошо знаем, что можно, а что нельзя!»

Человек с лицом, застывшим в бетховенской маске глухого: «Товарищ, пожалуйста, будьте так добры, сотрите картинку! Мы торопимся!»

Курсистка с огромной кожаной сумкой, набитой книгами и рукописями: «Нам некогда! Почему мы должны терять время из-за чьей-то глупости!»

Вдова в траурной вуали, якобы возвысившаяся над всем земным: «Разве достойно женщины заниматься такими делами?!».

Якобинка, до тех пор невозмутимо счищавшая пленку со своей картинки, разволновалась и подала реплику чуть дрогнувшим голосом: «Какими это такими делами?! Извините, гражданочка, меня ваше мнение совсем не интересует!»

Какой-то гражданин с остренькой бородкой, похожий на портного, но в пенсне, встал со своего места, протолкнулся к окну со свеженаклеенной бумажкой, нагнулся и прочел: «М.О.П.Р.»^[345]. Вслед за ним многие пассажиры вскочили и стали проталкиваться к окну, чтобы прочитать, что написано на бумажке.

Вторая якобинка: «Граждане, пожалуйста, будьте добры, не вмешивайтесь, это вас совершенно не касается!»

Какой-то мужчина в черной рубашке: «Это марки Международной организации помощи революционерам — М.О.П.Р. Организация помощи нашим товарищам, которые гниют в европейских застенках! Им надо помочь! Это важное дело! Это нельзя запрещать!»