Поездка

Близилось время отправления поезда. Пассажиров на перроне стало еще больше, особенно немцев. Носильщики тащили за ними огромные чемоданы. Среди отъезжающих было много женщин. У передних вагонов столпились военные. Вероятно, ждали высокое начальство, потому что вдруг появился комендант вокзала, тучный майор с одутловатым красным лицом выпивохи. Из последнего вагона кого-то опять высадили. На сей раз хилую, рябую бабенку. Очутившись на перроне, она опустилась на узел и громко расплакалась. Венгерские солдаты сели в поезд, поляки занервничали и — лишившись естественного прикрытия — разбежались в разные стороны. Станецкий даже и не заметил, как и куда исчезли женщины. Он остался один. Наконец решил, что хватит мозолить глаза кондукторам, улучил момент и, когда один из них, ближайший, отвернулся, быстро и уверенно вскочил в первый попавшийся вагон. Там сидели венгры, уже успевшие разместиться по купе. Они открывали свои сундучки, громко разговаривали и пили водку. Весь вагон пропитался смрадом солдатских сапог, едким запахом пота и табака.

День обещал быть погожим и жарким. Над крышами и башнями города неподвижно зависло небо; оно проглядывало сквозь арку вокзала, серое, набухшее густым дымом. Унылый и безжизненный вид. По коридору поспешно протискивались нелегальные пассажиры, выискивая закутки, откуда можно было легко увидеть приближающегося кондуктора и в то же время незаметно улизнуть. Зычный голос грохотал под сводами перрона: «Achtung, achtung!»[3] На какой-то дальний путь с лязгом прибывал поезд.

Неожиданно Станецкий услышал за спиной сдавленный шепот:

— Чего встал? Здесь нельзя стоять.

— Ты что, спятил? — зашипел второй голос.

Станецкий обернулся и увидел перед собой двух пацанов в поношенных и вылинявших гимназических куртках.

— Двигай вперед, — повторил парень, — оттуда удирать лучше.

Станецкий начал безропотно протискиваться сквозь толпу солдат к переднему тамбуру. Мальчишки никак не могли успокоиться.

— Слышь, сегодня этот бульдог ходит, — говорил первый. — Ох, и сдерет же он с нас три шкуры, ей-богу!

— Заткнись, — буркнул второй, — пошевеливайся лучше.

Не успел Станецкий добраться до конца прохода, как вдруг стоящие впереди люди рванули кто куда. Ребята тотчас повернули обратно. В панике кинулись назад мимо Станецкого какие-то мужчины. Он хотел было последовать за ними, но уже было поздно: в дверях стоял кондуктор, тот самый, который выпихнул из вагона мужчину в брюках травянистого цвета. Взглянув на его лицо — налитое кровью, с приплюснутым носом и утопавшее в толстой шее, — Станецкий подумал: «А ведь и впрямь похож на бульдога!»

Кондуктор сразу же накинулся на него:

— Sind sie Deutscher?[4]

Станецкий хорошо знал немецкий язык и со свойственной ему в опасную минуту твердостью решил: раз уж не поддался общей панике, надо рисковать дальше и спокойно ответить: да. Но он ответил «нет» и тут же, по выражению лица бульдога, понял, что немец этого не ожидал. Лишь минуту спустя тот, еще больше побагровев, хрипло рявкнул:

— Hier nur fiir Deutsche, verstanden?[5]

Схватив Станецкого за плечо, он собрался вытолкнуть его из вагона, но тот отстранился и спокойно сказал:

— Сам выйду.

Он выскочил из вагона и без оглядки зашагал в глубь перрона. В тоннеле ему повстречался старый высокий генерал в сопровождении группы офицеров. У выхода, на залитых солнцем ступеньках, стояли два гестаповца. Когда он, проходя мимо них, умышленно замедлил шаг, один преградил ему путь.

— Halt![6]

Станецкий остановился. Он был настолько спокоен, что сумел изобразить на своем лице удивление, ощутил лишь, как левая ладонь крепче сжала ручку чемодана.

— Что вам угодно? — по-немецки спросил он.

— Документы.

С невозмутимым видом он поставил чемодан на ступеньку и, расстегнув плащ, вынул бумажник, из него удостоверение личности, трудовую карточку вместе с заготовленным письмом от немецкой строительной фирмы, которым подтверждалось, что по делам предприятия он направляется во Львов. Пока один немец внимательно изучал документы, другой кивнул на чемодан.

— Прошу открыть.

Станецкий наклонился и левой рукой открыл чемодан, готовый в случае обыска правой рукой мгновенно выхватить из кармана плаща револьвер. «Что за глупость засыпаться в самом начале», — промелькнуло у него в голове. Он приготовился к самому худшему и, мигом оглядевшись, понял, что в случае провала ни убежать, ни уничтожить компрометирующие бумаги не удастся и что нечего даже пытаться выбраться отсюда — наверху, на перроне, было полно солдат. Гестаповец механически рылся в чемодане; вдруг тот, который проверял документы, наклонился к нему:

— Оставь, это не он, тот помоложе.

«Ищут кого-то», — подумал Станецкий, но эта мысль его не успокоила. Задав пару пустяковых вопросов, немцы отпустили его. Через минуту он уже стоял на площади перед вокзалом.