Поездом к океану (СИ)

И почему из всего — лишь глаза бледно-голубого цвета. Как лен. До самой последней крапинки льняные глаза. Она пищала так… так пищала, как девочка в кабаке Бернабе Кеменера, которую легонько шлепнули по щеке, лишь с той разницей, что на этой Юбер рвал белье, пока она уперто пыталась скрестить ноги, да слова, вырывавшиеся из нее пополам со слезами, были немецкими, а не французскими словами. Осточертевший апрельский холод, еще не прогретая до конца земля. Тощие, костлявые коленки девочки, не оформившейся в женщину. Что ему за дело было до нее? Ей не больше шестнадцати лет, а скорей меньше. Она в сарае пряталась от солдатья, пока матери не было дома. Там он ее и приметил таким же пьяным, как в эту ночь, ищущим куда вылить свою злость, свою горечь и свои страхи. И изливал ее в ту девочку вместе со спермой. Ее спина расцарапана голыми необструганными досками самодельного стола, на который он ее повалил. Она и сама себе причиняла боль, сопротивляясь почти до последней минуты, пока не затихла. Расхристанная, раздавленная, растерзанная. У нее бедра в крови. Почему-то так много крови, что и на него хватило, будто бы он что-то повредил ей внутри, что бывает у девочек, о чем он не имеет понятия.

Кто-нибудь ее вытаскивал из петли, как вытаскивали Мадлен? Было кому вытаскивать? Нужно ли было?

А когда он уходил, льняной взгляд диких глаз уже не горел. Белая кожа. Белые волосы. Ресниц почти нет. Он никогда не видел настолько обесцвеченных. Некрасивых. Может быть, такое могло только присниться?

Или, может быть, снились ему дни, когда маленькая «кузина» ставила в их последнее лето пластинку с «Тристаном и Изольдой», сама подпевала своей любимой Кирстен Флагстад и потом мечтательно вздыхала: «Вот бы мне выучиться, Анри… чтобы хоть вполовину так же».

«Выучишься, — легкомысленно отвечал он, закуривая и болтая носком ботинка, когда остальные шумели под развеселый аккордеон, принесенный кем-то из соседей. — Поедешь в свою консерваторию и выучишься даже лучше! Вот только война закончится».

«А скоро она закончится?»

«Конечно, скоро! Дай хоть повоевать».

Откуда было знать Юберу в его обманчиво разудалые двадцать два года, что войны тогда еще не было? Ничего не было. Аккордеон заливался веселой песенкой, ему вторило материно пианино, и они отплясывали с Мадлен в гостиной. Плясал и папаша Виктор с соседкой Жанной. Только и стучали женские каблучки по паркету, натертому по случаю праздника. А потом о тот самый паркет, царапая его и звеня звоном сотен осколков их последних счастливых деньков, разбился графин с водой, снесенный мами, когда она прибирала.

Юбер распахнул глаза, из света вернувшись во тьму. И услышал звон стекла, разбитого о пол. Шумно выдохнул, сжал пальцы, зависшие где-то в воздухе, все еще ощущающие холод прикосновения, и подтянулся по кушетке, приподнимаясь. Еще мгновение, и торопливые шаги откуда-то из глубины дома застыли у него на пороге.

— Что у вас случилось? — услышал он негромкий спокойный голос мадемуазель Ренар. — Я могу зажечь свет?

— Нет, не нужно, — отозвался Юбер, отчетливо сознавая, что его-то голос звучит хрипло и нехорошо. — Смахнул стакан с тумбочки. Утром приберу.

— Утром вы порежетесь. Зачем размахивали руками? Пытались взлететь?

— По всей видимости. Ступайте спать, Катти. Ничего мне не сделается. Незачем было вставать.

— Франсис проснулся.

— Не по моей же вине?

— Не по вашей.

После ее ухода ничего не изменилось. Темнота осталась столь же непроглядной, как была за мгновение до. Когда Юбер засыпал снова, проваливаясь в свои черные пьяные видения, в которых не взлететь пробовал, а, сердясь на себя, пытался поймать ускользнувшее, он не знал, что точнее. Что мадемуазель Ренар недолюбливает его точно так же, как он недолюбливает ее. Или что ей, в сущности, совершенно плевать, кто там ночует под их крышей, лишь бы ее чертов пианист был доволен.

[1] ABC — один из известнейших мюзик-холлов Франции в ХХ веке, существовавший с 1935 по 1964 год. Там пели Фреэль, Мари Дюба, Эдит Пиаф, Шарль Трене, Братья Жак и другие популярные исполнители довоенного, оккупированного и послевоенного Парижа, оказавшие влияние на развитие французской музыки.

На другой день Юбер снова поехал в Требул. Сперва до Дуарнене, а после — по «ветке едоков каши». Деньги почти вышли. Пора было что-то уже решить. А он ни на шаг не приблизился к тому, чтобы решать. Зато приближался поездом к океану, чтобы от конечной станции снова идти пешком к Дому с маяком. И к черту тот дом, когда нужен был один лишь маяк.

Обогнув ферму, на которую не было надобности заходить, Юбер по мощеной скользкой брусчаткой дороге направился к возвышающимся на невысокой скале развалинам красной башни. Он не искал встречи с Аньес и ее семейством. Он не сознавал, есть ли хоть что-нибудь рациональное, что снова привело его к этому краю света. Но ему безотчетно хотелось видеть, как волны бьются об окаймляющие рифы. Хотелось прикоснуться к камням ветхого строения. Хотелось понять, сам-то каменный?