Поездом к океану (СИ)

[3] Нежная Франция, дорогая страна моего детства (фр.) — песня Шарля Трене, написанная в 1943 году, после освобождения Франции считалась пропитанной «духом петенизма». Сам Трене был осужден за сочиненные им «гимны режима Виши» и за одно (из трех запланированных) выступление в Германии и приговорен к запрету творческой деятельности на 8 месяцев. Позднее срок сократили до 3 месяцев.

* * *

— Сиди тут! — прорычал Эскриб, перед тем, как захлопнуть дверцу машины, в которую в запале рухнул Юбер. — Как-нибудь не замерзнешь!

Лионец поморщился от боли и коснулся уголка рта. На пальцах осталась теплая вязкая жижа. Кровь. Рассеченная кожа саднила. Начинало ныть под глазом. В ушах все еще звенело.

— Дай мне немного времени, — добавил Серж. — Я не могу прямо сейчас уйти, надо доиграть концерт.

— Играй, играй! — махнул рукой Юбер, пытаясь отдышаться.

— Ты какого хрена драться полез, дурень? И так бы обошлось!

Этот его вопрос остался безответным. Юбер откинул голову на кресло и прикрыл глаза. Как хлопнула дверца — только услышал. И к черту — холода не ощущал. Лишь жар. Пылало лицо. Кровь бурлила услышанным и увиденным. Разбередило старые раны. Болело.

Эскриб был прав, конечно, если бы он не бросился вымещать бешенство в толпу, обошлось бы и так. Аньес увели. Ей уже ничего не грозило. Драка была необязательна и даже неуместна. Но как же не почесать кулаки, когда они чешутся?

Юбер толком и не заметил, как это все началось и как рядом с ним без слов, но само собой оказался пианист. Когда дошло, вокруг его маленькой бретонки столпились пьяные мужчины и несколько еще более обозленных женщин.

И то, что они говорили…

Анри тряхнул головой.

Где-то в глубине глазницы запульсировало. Приложили его хорошо, но виноват сам. Едва этот увалень, требовавший принести ему бритву, вслед убегающей Аньес принялся сыпать непристойностями, Лионец не выдержал и дал ему по роже. Что за каша была потом, Юбер не представлял — куда бил он и куда били его. Понял только, когда Эскриб выволок. Все это длилось несколько секунд по часам. Но лицо расквасили. Оставалось надеяться, что он и сам что-нибудь кому-нибудь расквасил. Уж лучше надеяться, чем думать. Чем возвращаться в мыслях к тому, что слышал.

В какой-то момент в стекло машины постучали, и Юбер поднял веки. На улице, под декабрьской моросью, кутаясь в шаль, стояла девчонка — племянница Бернабе Кеменера. Он опустил стекло, а она сунула ему в руки увесистую фляжку.

— Месье Эскриб просил вам передать, — проговорила она негромко, — чтобы вы согрелись.

— Заботливые у меня друзья, да? — хохотнул Анри.

— Ох и уделали вас, месье! — покачала головой девчонка и, широко улыбнувшись, скрылась из виду.

А Юбер промочил горло коньяком. Холода по-прежнему не ощущал. Не ощущал и вкуса напитка. Только знал, что тот очень крепкий, поскольку повело его быстро. И жгло рассеченный уголок рта. На его долю пришлось столько шрамов — будет одним больше.

Еще спустя время, когда он выпал из действительности и будто бы задремал на несколько минут, не больше, машина раскрылась уже со стороны водителя, и рядом с ним уселся сам Эскриб. Хмуро на него глянул, хмыкнул и язвительно выпалил:

— Очень хотелось оказаться в реннской жандармерии?

— Твой дурак Бернабе не заявил бы. Подставлять своих же дружков?!

— Я предпочитаю не проверять!

— Ничего не было бы… — как заведенный, повторил Юбер и снова приложился к фляге. В ней еще оставалось немного. Сделал два глотка. Почувствовал, как коньяк упал в желудок, опаляя по пути пищевод. А потом медленно произнес: — То, что они все про нее говорили, — это правда?

— Ее увели, ничего не случилось, никто не пострадал. Какая разница, в чем там правда. Баб бить — затея тухлая.

— Я хочу знать. Правда?

Серж качнул головой и пристально посмотрел на Лионца. Пауза вышла продолжительной, наматывающей нервы на струнный гриф.

— Так ее было за что бить или нет?! — не выдержал Юбер, повышая голос.

— Ты, дурак, все-таки с Аньес де Брольи связался?

Теперь молчал майор. Взгляд его был тяжелым и блестящим — слишком горячим и нетрезвым для человека, способного соображать. Понимая, что этот сумасшедший Лионец и не думает отвечать, да все и так было очевидно, Серж зло рассмеялся:

— И что же? Если есть за что, пойдешь довершать начатое? Так?

— Не пойду. Но знать надо.