Поездом к океану (СИ)

Колкостей о том, что хорошо он повеселился уже однажды в Сайгоне и наверняка не в одиночестве, Аньес себе не позволила. Довольно того, что капрал Кольвен по сей день «искупает» свою вину примернейшим поведением. Потому на тот раз неопределенно кивнула, ничего не обещая, но и не противясь: мол, непременно при случае. И сделала все по-своему.

В первую же отлучку, ставшую возможной после этого разговора, она сама отправилась в «Руру Ксавье».

Заведение оказалось не выдающимся, но достаточно уютным. Даже почти европейским, лишь с небольшим налетом экзотики — девушки, танцевавшие на небольшой, но хорошо освещенной в полумраке помещения сцене, были вьетнамками, вполне прирученными после выступления присоединиться к заинтересованным мужчинам и продолжить знакомство уже при более тесном общении. Они были хорошенькими, по-французски говорили без акцента, их сценические образы при всем легкомыслии получились все-таки интересными. А Аньес, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, просидела в самом дальнем углу, какой нашла, целый вечер. Там было достаточно темно, чтобы ее никто не видел, и она чувствовала себя вполне свободной наблюдать за людьми, которые входят в двери заведения и выходят из них.

Пила сильно разбавленный ром и понятия не имела, какого черта здесь делает.

В «Руру Ксавье» она после этого случая наведывалась еще дважды. Оба — безрезультатно.

И лишь однажды ей повезло.

Она ужасно устала, едва волочила ноги после очередного представления осточертевших ей вьетнамок, очередная порция разбавленного рома подкатывала к горлу, не желая оседать в желудке, и она в очередной раз думала, зачем вообще его пила. Идти к врачу все еще не решалась, опасаясь, что тот в ответ на недомогание заявит, что этот климат ее доконает, и отправит домой, не давши пройти ближайшую медкомиссию. Подобный сценарий совсем не входил в планы Аньес, потому, глотнув воздуха и стащив с головы кепи, она высунулась на улицу, под ужасный дождь, заливавший все вокруг нее. Эти индокитайские дожди, как ей представлялось, способны были погрести под собою все сущее — и стены, и их развалины. И созданное природой, и построенное человеком. И форты больших городов, и маленькие партизанские укрытия в джунглях. У кого больше шансов выгрести из потоков воды — какая теперь-то разница?

Она промокла сразу, до самого белья, всего лишь высунувшись из-под козырька с яркой вывеской «Руру Ксавье» перед входом, для того, чтобы добежать до такси под взглядом швейцара — тоже явного азиата. Отряхиваясь, она тщетно пыталась хоть что-нибудь сделать с волосами, но где уж там? С нее текло, как с русалки, вынырнувшей из реки. Даже собственные легкие представлялись ей жабрами, которыми теперь приходится дышать.

Сообщив таксисту, куда ей надо, Аньес, теперь уже не в силах бороться с усталостью, откинулась на спинку сиденья и прикрыла глаза, думая о том, как бы не укачало дорогой. И вдруг услышала будто сквозь толщу воды: «Это будет тринадцать пиастров, мадам».

Она встрепенулась. В голове, будто светом прожекторов подсветило: «Ксавье, 13.55». Глухо выдохнула и ответила: «У меня есть пятьдесят пять пиастров. Найдете сдачу?»

И только после этого наткнулась на спокойные мелкие глаза таксиста, внимательно изучавшие ее в салоне авто, в котором единственным светом была мигающая вывеска «Руру Ксавье».

«Возьмите под сиденьем плед, мадам, а не то простудитесь, — усмехнулся шофер. — А то, что должны оставить, оставьте там же».

С того мгновения, как она в тот вечер спрятала под сидением конверт с отфотографированными списками приговоренных к казни повстанцев, жизнь потекла в русле, похожем на сайгонское. Едва ли пребывание здесь сделалось более осмысленным. И она чувствовала достаточно ясно, что все это иная форма бездействия. Она не столь наивна, чтобы верить, что их возможно спасти — не нападут сейчас вьетнамцы на форт при такой расстановке сил. И зачем им может пригодиться этот перечень имен, Аньес не представляла. Может быть, захотят выменять на французов? Но время шло, и ничего не происходило.

А что ценного, например, в сведениях о вооружении форта, когда вьетнамцы не в состоянии немедленно остановить поставки, которые идут и идут из Франции и ее союзников в этом индокитайском кошмаре? Как их сорвать?

Сколько нужно для этого всего времени? Чтобы предоставленная ею информация начала работать? В Требуле она хотя бы отпечатывала антинацистские листовки, а здесь — что? Теперь — что?

Ничего по-настоящему полезного для Вьетминя она была выведать не в состоянии — не подпускали. И все же продолжала изображать из себя информатора, чем дальше, тем меньше понимая, что происходит в этой войне, которая, замершая, вызывала отвращение. Ее профессия предполагала гласность, ей хотелось настоящего дела. И она почти что завидовала Кольвену — он преспокойно писал свою «Вьетнамскую пастораль», будучи уверенным в собственном моральном праве судить и быть судимым. А еще он страдал чистосердечием, этого не отнять.