Поэзия английского романтизма XIX века

Поэма Шелли «Адонаис» написана в традиционной, более того — в древнейшей форме плача. Так в древности оплакивали погибших героев. Отсюда ритуальная формула: «Плачьте все со мной!» Имя героя не может не напомнить поэму Шекспира «Венера и Адонис». На подобное напоминание, очевидно, рассчитана поэма Шелли, хотя его герой разительно отличается от шекспировского Адониса, юного возлюбленного богини Венеры. Само имя Адонаис уводит нас на Восток, в Малую Азию, в колыбель архаических, почти первобытных мифов, предвосхитивших и предопределивших греческую мифологию. Адон-Адонаи семитических племен, Таммуз-Думузи шумеров — обожествленный герой древнейших обрядовых мистерий, юный пастух, сраженный темными силами преисподней, злобным демоном, драконом или вепрем. Адон гибнет, его оплакивают, он воскресает. Такова ритуальная схема мистерии. На заре нашей эры умирающий и воскресающий Адонаи отождествлялся некоторыми сектами с Христом. Это отождествление явственно в поэме Шелли. Мать Адонаиса — «Урания», то есть «небесная». Таким эпитетом наделяли древние греки богиню Афродиту. Так же называли они музу астрономии. Именем «Урания» подчеркнута небесная природа Адонаиса. В поэме Урания замещает богиню Иштар-Астарту, мать и супругу сраженного Адонаи. Разумеется, Шелли меньше всего стремился реставрировать филологически точно древнюю мистерию. Образ Адонаиса переосмыслен у Шелли в духе гностической философии. Подобно гностикам, Шелли в примечаниях к своей поэме «Королева Маб» преодолевает идею демиурга, индивидуального творящего божества, идеей универсального всепроницающего духа, извечно присущего вселенной. Поэт упрекает официальное христианство в догматическом окостенении, в глухонемой бездуховности. Адонаис для Шелли — ипостась всемирного творческого духа, как в Библии, возносящегося над хаосом. Адонаис — истинный поэт, и всякий истинный поэт — Адонаис, трагически обреченный на гибель своим призванием и по призванию же бессмертный: «Не умер Адонаис. Смерть мертва». Собственно, Джоном Китсом Адонаис назван лишь в предисловии к поэме. По сокровенному смыслу поэмы образ Адонаиса отнюдь не исчерпывается конкретной личностью Китса. Адонаис в поэме Шелли — одновременно образ и преображенье. Под именем Адонаиса оплаканы и другие великие поэты, не названные по имени, предположительно — Гомер, Данте, Мильтон. Адонаис — как бы единый творческий дух, проявляющийся в разные эпохи, в разных поэтах, обрекающий на мученичество и на бессмертие. В последних строфах поэмы к духу Адонаиса приобщается и сам Шелли.

В горних сферах Адонаиса встречают другие «питомцы славы неосуществленной»: Лукан (39–65 гг.) — юный римский поэт, племянник Сенеки покончивший самоубийством при императоре Нероне, в разгар террора; Филипп Сидней (1554–1586) — английский поэт-гуманист, благородный рыцарь, павший на поле брани; юный английский поэт Томас Чаттертон (1752–1770), чья горькая судьба, действительно, напоминает судьбу Китса: доведенный до отчаянья нищетой, Чаттертон принял яд. Адонаиса на земле оплакивает Гиацинт, возлюбленный друг Феба, случайно убитый могущественным богом при метании диска и превращенный в цветок; Нарцисс в поэме Шелли отнюдь не символ самовлюбленности, а все тот же единый дух, расцветающий в творческом самосозерцании. Оплакивает Адонаиса и «тот, кто зваться мог бы Актеоном», истерзанный собственными мыслями после того, как он заглянул в святая святых природы, подобно мифическому Актеону, который превратился в оленя и был затравлен своей собственной охотничьей сворой за то, что посмел созерцать наготу девственной богини Артемиды. Соблазнительно было бы отождествить этого нового Актеона с тем или иным современником Китса и Шелли, возможно, строфы 31–34 относятся к самому Шелли, но в скорбном клане плакальщиков каждый преображен своей ритуальной ролью, не более и не менее реальный в своей поэтичности, чем Нарцисс или Гиацинт. Разве только в «нежнейшем лирике» угадывается ирландский поэт Томас Мур.

Однако неверно было бы заключить на этом основании, будто Шелли бежит в горние сферы мифа, разоблачая литературно-политическую злобу дня лишь в предисловии к поэме. И в самой поэме царит пафос воинствующей актуальности. Поэтому, например, в поэме выступают как бы два разных Каина: каин семнадцатой строфы — нарицательное имя убийцы и Каин строфы тридцать четвертой — байроновский Каин, «мученик мятежный», уподобляемый Христу и, следовательно, самому Адонаису. И здесь образ динамически преображается. Литературная злоба дня — лишь перипетия мировой драмы, в которой пресмыкающемуся вероломству «бессмертной пошлости» противостоит героическая духовность Адонаиса.

В. Микушевич

К. («Опошлено слово одно…»)

Приводим не публиковавшийся перевод В. Микушевича: