Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

Всё желтое становится желтей,
И радуга семь раз желта над нами,
И россыпь драгоценных желудей
Все копит дуб и нежит меж корнями.

Всё — в паутине, весело смотреть,

Как бьется в ней природа пред зимою.
Счастлив рыбак, который эту сеть
Наполнил золотою чешуёю.

Пока в дубах стозвонный звон стоит

И шум летит над буркою Арсена[13],
Прикосновеньем осень осенит
Всё то, что было неприкосновенно.

1956

Тициан Табидзе [14]

«Брат мой, для пенья пришли…»

Брат мой, для пенья пришли, не для распрей,
для преклоненья колен пред землею,
для восклицанья:
— Прекрасная, здравствуй,
жизнь моя, ты обожаема мною!

Кто там в Мухрани [15]

насытил марани[16]алою влагой?
                      Кем солнце ведомо,
чтоб в осиянных долинах Арагви
зрела и близилась алавердоба[17]?

Кто-то другой и умрет, не заметив,

смертью займется, как будничным делом…
О, что мне делать с величием этим гор,
обращающих карликов в дэвов[18]?

Господи, слишком велик виноградник!

Проще в постылой чужбине скитаться,
чем этой родины невероятной
видеть красу и от слёз удержаться.

Где еще Грузия — Грузии кроме?

Край мой, ты прелесть
                          и крайняя крайность!
Что понукает движение крови
в жилах, как ты, моя жизнь, моя радость?

Если рожден я — рожден не на время,

а навсегда, обожатель и раб твой.
Смерть я снесу, и бессмертия бремя
не утомит меня… Жизнь моя, здравствуй!

Январь 1928

«Слова ни разу я не обронил…»

Слова ни разу я не обронил
для сочинения стихотворенья.
Пульс-сочинитель отверст и раним,
страшно: не выдержу сердцебиенья.

Если не высказал то, что хотел

выговорить, во мгновеньях последних
наспех скажу: не повинен я в тех
таинствах, чей я отгадчик, посредник.

О, дорогие мои, никакой

силой не вынудить слово и слово,
сердце и сердце к согласью. Строкой
стройною стал произвол небосвода.

Вкратце твое — а потом нарасхват

кровное, скрытное стихотворенье.
Слово — деянье и подвиг.
Раскат славы — досужее слов говоренье.

Стих — это стих, это он, это огнь,

вчуже возжегшийся волей своею.
Спетого мной я услышать не мог
Спето — и станет бессмертной свирелью.

Мнится мне: ночь этот стих соткала.

Бывший ее рукоделием малым,
он увеличится сам — и тогда
хлынет и грянет грозой и обвалом.

Прянув с вершин, устрашив высотой

чести, страдания и состраданья, —
выстоит слабой свечой восковой,
светом питающей мглу мирозданья.

10 июля 1936

ТАКЖЕ ПРОСТО, КАК В МУХРАНИ