Поэзия народов СССР XIX – начала XX века

Наиболее ярким представителем этого романтизма является Николоз Бараташвили. Для его лирики характерна углубленная сосредоточенность на своем личном мире как вместилище общезначимых представлений. Даже любовь понимается поэтом не иначе, «как растущая от встречи к встрече нечеловеческая красота», а в воспевание родины Н. Бараташвили привносит личный момент, момент трагической судьбы и рока. Частная судьба становится зеркальным изображением судьбы родины, именно поэтому подобное изображение, будучи глубоко лирическим и трагическим, становится всеобщим и исторически оптимистическим.

В этом смысле судьба родины предстает как народная судьба. Этот аспект народности особенно ярко воплощен в поэзии Тараса Шевченко, в которой на первом плане выступает судьба народная, в то время как сам образ лирического героя несколько приглушен народным гневом и скорбью. Вот эта взаимосвязь и взаимозаменяемость образов-идеей национальной природы, истории, свободы, судьбы являются громадным художественным достижением национальных литератур. Именно это и позволяло разноязычным поэтам на всех уровнях изображения жизни быть и национальными и современными — и с точки зрения эстетической, и с точки зрения общественной.

У Майрониса, например, — это движение от истории к современности, к самопознанию:

Кто смог бы расковать глубокий сон былого,
Живую жизнь вдохнуть в чреду веков остылых?
Кто, полный мудрости, в их даль проникнуть в силах,
Завесу приподнять, висящую сурово?

Былое, словно гром, нас поразив порою,

Чудесный аромат струит, как дым кадильный.
Порою говорит замшелый ров могильный,
Воображение волнуя молодое.

(Перевод Д. Бродского)

У Лидии Койдулы — от личного переживания к осознанию своей исторической связи с родиной.

Ярко выраженная идея народности приближала романтизм к реализму, во всяком случае, служила ему основой и почвой, в отличие от пост-романтических явлений в европейской поэзии, связанных с Парнасом, символизмом, декадентством.

В этом смысле романтизм в национальных литературах XIX века все-таки отличен от романтических явлений европейских литератур, поскольку он исходил не из идеи индивидуализма, а из представлений гражданственности, социального прогресса и национальной свободы. Именно поэтому — чем более гражданственнее была такая поэзия, тем более реалистичнее было ее звучание, что и становится общепринятым образцом у шестидесятников — у И. Чавчавадзе, А. Церетели, М. Налбандяна, Н. Некрасова, творчество которых органически сочетает и общественный пафос, и народность.

Эти начала художественно неразделимы, например, в некрасовском поэтическом мире. И Ф. М. Достоевский специально подчеркнул это, назвав Н. А. Некрасова — наиболее яркого представителя этого направления — «Народным поэтом».

Но здесь прежде всего важно видеть специфику развития национальных литератур. Так, для эстонской, латышской, литовской литератур характерны интеллектуалистские и реалистические тенденции, для белорусской и еврейской лирико-реалистические — Тётка, М. Богданович, Я. Лучина, Шолом-Алейхем…

Национальная идея обладала на первых этапах освободительного движения XIX века общественным, гражданским содержанием. Она не позволяла идти слишком далеко в художественном расчленении национальной жизни, стремясь, напротив, к целостному охвату и пониманию мира и человека.

B некоторых литературах поэтому, в частности в армянской и украинской, гражданственность и народность некрасовского типа объединялась с целостным воспроизведением национального бытия на уровне художественно-гармонической завершенности и национального классического стиля, то есть с типологической точки зрения — с пушкинской задачей. Видимо, Тараса Шевченко и особенно Оваиеса Туманяна мы можем отнести к такого рода поэтам.

Ф. М. Достоевский назвал музу Н. А. Некрасова — «раненым сердцем». Подобный образ поэта был весьма близок многим литературам XIX века, в которых понятия «национальной скорби», «раненого сердца» означали меру и народности и гражданственности.

Разве поэзия Тараса Шевченко и Ованеса Туманяна, Акакия Церетели и Янки Купалы, как и многих других, не создает кроме образа поэта-борца, призывающего «глаголом жечь сердца людей», еще и образ «раненого сердца»? И хотя по отношению к вышеназванным поэтам мы часто применяем эту строку из пушкинского «Пророка», дабы справедливо подчеркнуть их гражданственность, все-таки образ «раненого сердца», будучи более народным и лирическим, может быть здесь более уместен, тем более что этот образ вовсе не принижает поэтов, как поэтов гражданских, выразителей мыслей и чаяний народных.