Мне было радостно за завод, за этот редкий праздник работы, за милую, близкую толпу товарищей.
Я как сейчас вижу, – товарищи внизу опасаются вместе со мной, радуются победам движения, я слышал, как они называют мой кран «батюшкой», а про завод все вместе сказали: «Выдержит, голубчик!»
Они быстро угадывали движения крана, и, видимо, по их мускулам враз пробегал мгновенный ток опасности и радости.
Но не забыть мне последнего, когда кран подошел к самому концу рельсов и даже слегка стукнул о конечную поперечную балку – победа! – вся толпа продвинулась вперед, улыбнулась одной улыбкой, выставила вперед свою грудь, казавшуюся великой и единой, и взмахнула руками.
Я невольно оглянулся вверх.
Завод стал еще светлее, легче. Стропила раздвинулись. Железная арка поднялась еще выше и стала теснить небо. Я расправил руки и вместе с заводским простором, светом и размахом почувствовал, как растет несокрушимым кряжем моя спина, все тело просит небывалого взмаха, полета, а толпа внизу была пропитана такой железной силой, что ее взгляд казался огненным.
Началась песня, хоровая, неизвестная, новая, гимн, тревожный, как взрыв, и могучий, как гул чугунных колонн. Толпа двигалась с песней по заводу, и нельзя было понять, где кончались напевы работников и начиналась металлическая дрожь великана-завода.
Завод превращался в светлое чудо: мы заразили его говором и пением, торжеством своим. И наша судьбу стала судьбою железа.
Молот*
Вот ночь невиданная.
Рабочие кварталы первый раз шумели так весело.
Во всех клубах, читальнях, союзах, всюду шли приготовления к новогодней встрече.
Тысяча рабочих поэтов готовили новые стихи и поэмы, оркестры разучивали новые танцевальные марши, летучий хор должен был на автомобилях объездить все клубы и захватить молодые рабочие массы победным гимном.
«Лига пролетарской культуры» выбилась из сил, чтобы обставить светом, музыкой и пением все залы рабочих районов.
Но главный замысел «Лиги» был не тот. Ровно в двенадцать часов ночи с одного из крейсеров дается залп из крупных орудий. Вечера и концерты на полуслове, на полутоне должны всюду в одно мгновение оборваться, и к часу ночи черные толпы трогаются к «Рабочему дворцу». Маршрут ко дворцу был обозначен по улицам красными световыми гирляндами, идущими со всех концов города. Горящие цветочные красные линии шли по главным артериям и у самого дворца поднимались кверху на его отточенный гордый шпиль. Сам дворец утопал в непрестанных фонтанах ракет и их взрывах. Лавы людей сразу осенялись морем огненного водопада, и бури уже не шли, а бежали к своему дворцу, ожидая чудес и небывалых ночных грез. Наверху, над зданием дворца, ракеты построили огненное сияние: над громадой домов подымались одна за другой огненные птицы с расправленными крыльями и, достигнув отчаянных высот, разрывались на тысячи звезд и искр с призывным и радостным пением. Когда рабочий город подойдет всей миллионной массой ко дворцу, игра огней и музыки превратит дворец в светлый воздушный призрак… С крейсеров грянут новые безумные залпы. Толпа входит во дворец с четырех сторон в радостных новых одеждах, с верхних хоров ударят двадцать оркестров, и бурные танцы радости начнет весь многотысячный зал. Оркестры потом мгновенно оборвутся, танцы застынут, и по воздуху, поднимаясь в куполы дворца, пройдут лучшие ораторы всего света, за ними поэты и музыканты, а потом зал опять утонет в новых радостных плясках. Пляски будут оборваны опять… Среди зала встанет привидение: человек-великан, серьезный, как прошлое, смелый, как будущее, и зашагает по праздничным толпам…
Прямо к главному выходу…
Прямо к востоку…
И скажет:
– Солнце, взойди!
…Солнце взовьется и расплавит последнюю ночь старого года…
В ночь света, пения, волшебного веселья я должен был пойти на работу в завод. Ни во дворце, ни в малых залах я быть не мог.
Весь путь к заводу по подземной дороге я думал о сказочном дворце.
Со станции к заводу некоторое расстояние пришлось идти пешком.
Завод был темный, неосвещенный.
Только что я прошел шагов двадцать, как со мной начало твориться что-то неладное.
Завод стал пошаливать…
Корпуса были те же, но они выстроились тяжелой мрачной толпой и шли на меня черным наступлением. Корпуса росли как гигантская скала в неведомом море, и неотступно грозили мне, грозили задавить, уничтожить.
«Врешь! – подумал я. – Не на таких напал. Я ведь был под твоими сводами… стучал. Я тебя понимаю, я тебе сродни».
И прибавил шагу.
Завод вырос до неба, крыл звезды и все шел на меня.
Наступила решительная минута.
Колебаться – значит погибнуть.
– Здорово! – крикнул я в тот момент, когда стены корпусов уже наседали на меня. – Здорово же, дружище!
Открыл дверь, сразу включил штепсель и осветил входные ворота.
Этап пройден.
Наскоро разделся и тут же подумал, что в заводе тоже есть своя дьявольщина, железное наваждение.
Что-то очень недурное и забавно-громадное должно родиться под этими балками и трубами.
Двери распахнулись, и в течение пяти минут вошла вся ночная смена.
Несколько моих милых приятелей и соседей по работе здорово смеялись.