ПоэZия русского лета

Смотрят дети
на войны отметины.
И ничего не спрашивают.
Сами знают, что между нашими и не нашими
поле пашенное,
только не комбайнами, а танками.
Видел ли ты когда-нибудь, как у танка отрывает башню?
И башня эта летит метров двадцать,
а потом как врежется…
Если хочешь узнать цену войны,
поговори с беженцами.
С теми, чьи дома на улице, ведущей к монастырю,
стоят шкафами наружу.
С теми, кто вещи, пропахшие дымом, заворачивал в простыню.
Я рассказывала о них мужу,
а потом и друзьям мужа,
они кивали, но до конца мне никто не верил.
Я рассказывала о них и плакала,
я написала о них не одну сотню текстов.

«Послушай, но ведь раньше вы были одинаковыми,

зачем вы воюете, если вы одного народа тесто?»
Нет, мой хороший, представь себе
тесто, вымешенное руками хозяйки.
Если от него отнять кусок и поставить в печь,
как ты этот кусок снова сделаешь клейким?
Как его снова сделать тягучим и белым?
Этот кусок обгорелый и твёрдый,
о который сломаются любые зубы.
Если ты хоть раз спал в коридоре одетым,
если ты хоть раз вжимался в асфальт всем телом,
если ты хоть раз бежал домой под обстрелом,
ты это никогда не забудешь.

«По Донецку на кабрио по коменде…»

По Донецку на кабрио по коменде.
Я твой Питер, ты моя нежная Венди.
По брусчатке вверх, как в старые времена.
Я менял айфоны, страны и города,
но вернулся, пусть и на две недели,
в наш панельный дом с вечным звуком дрели.

Этот город сам по себе и биток, и текст.

Развелось как грязи в нём поэтесс.
Развелось девичек без чувства слова.
Слушать их стишки — словно есть в столовой.
Рулит массами поэтический общепит.
Не всё то поэзия, что шипит.

Мам, насыпь борща мне тарелку, с горкой.

Как красиво, мама, горят конфорки.
Я давно не видел, как на газу
варят что-то с пенкой в большом тазу.

По Донецку на кабрио по коменде.

Жить везде нормально, были бы деньги.
Прокачу мою Венди по Пушкина с ветерком.
Знаешь, дед мой был заслуженным горняком.
Мой отец был тоже шахтёрской масти.
Я родился, чтобы продолжить династию.

Мать сказала, что только через её труп,

ткнула пальцем в мой подростковый пуп:
«Пока я твоя мать, у меня есть право
не пускать тебя в чёртову чёрную лаву».
Отец запил, дед подливал, но был трезв.
На том и решили, что это не мой крест.

Мам, откуда в донецких женщинах столько силы

жить в современной брошенной Хиросиме?
Откуда в тебе столько силы, мать,
каждый день умирая, не умирать?

По Донецку на кабрио по коменде,

как в хреновом фильме, в самом его энде,
мы летим с моей Венди по Ильича.
Венди, а выйдешь замуж за рифмача?

«Я видела их, по-спартански одетых…»