Поэзия. Судьба. Россия: Кн. 1. Русский чело­век

Хлопали мне с осторожностью, глядели на Горбачева, а тот сидел в президиуме, поджав губы, держа руки на столе, с каменным выражением лица, похожий на Муссолини.

На встречу с Горбачевым я был приглашен уже как главный редактор. В то время, кстати, главных редакторов журналов утверждали на Политбюро ЦК КПСС, и мои друзья Василий Белов, Валентин Распутин, состоявший в декоративном президентском совете, потратили немало сил, чтобы убедить генсека не возражать против моего назначения.

Впрочем, время уже было смутное и безответственное.

В августе 1989 года Сергей Васильевич Викулов окончательно решил: "Приходи в мой кабинет и принимай журнал, а в ЦК рано или поздно утвердят. Никуда они не денутся".

Мы так и поступили. Несколько позже состоялось-таки заседание Политбюро, на котором, как мне рассказывали партийные чиновники, А. Н. Яковлев был против моего утверждения, но Горбачев будто бы сказал ему:

— Александр Николаевич! Мы пошли тебе навстречу — передали "Огонек" Коротичу, а "Знамя" Бакланову. Ну давай бросим кость русским писателям.

Задним числом — через месяц-полтора после того, как я взял "Наш современник" в свои руки, меня пригласил к себе безликий партийный функционер, секретарь ЦК по идеологии В. Медведев, для того, чтобы с важным видом сообщить, что мое утверждение состоялось. Заодно он попытался и повоспитывать меня. Перед ним лежал номер журнала "Кубань", в котором было какое-то мое интервью, где я касался русско-еврейского вопроса.

— То, что Вы могли себе позволить как частное лицо, то не должны позволять как главный редактор, — и поглядел на меня строгим и совершенно пустым взглядом. Но я уже понимал всю формальность и этого разговора и этого якобы назначения. Мы уже были предоставлены сами себе. А Горбачев с Яковлевым и Медведевым морально готовились к тому, чтобы сдать и страну и партию.

В эти же дни в моем кабинете раздался телефонный звонок.

— Звонят из приемной Лигачева. Егор Кузьмич сейчас будет говорить с Вами.

Лигачев говорил энергично и напористо:

— Станислав Юрьевич! Поздравляю Вас с утверждением в должности. Надеемся, что журнал будет вести литературную политику в интересах партии и народа. Если будут какие-либо трудности — обращайтесь ко мне лично.

Но глядя на то, как разворачиваются события, я понимал, что все эти утверждения в должности, звонки, уверения в поддержке безнадежно запоздали.

Россия не успевала создать и организовать свою национальную силу для сопротивления и мировой закулисе и своим собственным разрушителям и для правильных отношений со своими собственными, сбитыми с толку и лишенными инстинкта самосохранения обывателями.

1989–1991 годы были страшными по накалу русофобии, которая вспыхнула, как направленный взрыв, в слоях общества, названного Игорем Шафаревичем "малым народом". Каждый раз в эти дни с тягостным чувством я включал телевизор, спускался к почтовому ящику или шел в редакцию. Какое письмо я получу сегодня? Ну что еще намалевали на наших дверях и окнах ночью? Какую мерзость и какую клевету сегодня я услышу с голубого экрана из уст Александра Любимова или Александра Политковского, Татьяны Митковой или Владимира Молчанова?

А может быть, опять разбито стекло на вывеске "Наш современник"?

В эти дни, когда русская патриотическая мысль, чувство и воля были словно бы оглушены, растеряны, смяты объединенными русофобскими силами нашей "пятой колонны", оставалось только все запоминать, крепить личное мужество и терпеть до лучших времен.

Разбираешь, бывало, читательскую почту и наряду с ободряющими и душевными письмами вдруг прикасаешься к конверту, который источает токи, обжигающие пальцы, слепящие зрение, туманящие разум. Чтобы не быть голословным и чтобы нынешнее молодое поколение читателей не думало, что я все это сочиняю, приведу лишь несколько писем такого рода. Оригиналы я бережно сохраняю, на всякий случай, если наша юриспруденция вдруг обвинит меня в том, что я сам сочинил эти письма, чтобы разжечь очередную межнациональную рознь.