Поганое поле. Том второй. Возвращение

При нашем приближении в ближайшей тачке протаяла дверь. Я подумал, что это какая-то молекулярная технология, оперирующая материей на уровне молекул и атомов. Если задуматься, то в технологиях россов я еще не встречал подвижных или крутящихся частей. В поезде – и вот теперь в “тачках” – нет колес. У симботов нет шарниров на месте суставов; вещество, из которого сделан бот, изгибается подобно резине. Хотя это далеко не резина.

В тачке были установлены друг напротив друга два мягких диванчика, между ними находился низкий и узкий столик с “брайлевскими” пупырышками.

Когда мы уселись, Габриэль провел рукой над столиком. Дверь заросла, и тачка без инерции поднялась на метр над землей. Она плавно (мы ничего не ощутили) выдвинулась из-под навеса и косо поднялась в ночное небо. Озаренные светом кущи за прозрачными стенками с пугающей скоростью унеслись вниз.

– Ваши линзы... – сказал я. – Это дополненная реальность, правильно?

Росс, сидящий напротив нас с Кирой спиной к направлению полета, хмыкнул:

– Догадливый!

– И элементы этой реальности “прикреплены” к этим вот шишечкам? Везде, где эти шишечки, вы что-то видите? Интерфейс, надписи, объявления, кнопки и рычаги?

– Да, это маркеры дополненной реальности. Ты понял это из опыта своего квеста?

Я молча кивнул и поглядел сквозь “окно”. Под нами расстилалось темное пространство, похожее на озаренное звездами и туманностями перевернутое небо. Светящиеся линии, точки и пятна складывались в причудливые абстрактные узоры.

Рядом со мной Кира испустила восхищенно-завороженный вздох. Она уже без ума от Республики Росс. Да, она тут останется, что бы ни решил некий парень по имени Олесь Панов.

– Эта штука так и называется – “тачка”? – спросил я, чтобы перестать думать о глупостях.

– Да. А что?

– Ничего, – сказал я.

Язык развивается очень странно, размышлял я. Хатами здесь называют все жилые дома и даже купе. В Эру Тельца слово “хата” широко использовалась где-то в Украине, Белоруссии и Польше. А еще зэки так называли тюремные камеры. Сейчас же, видимо, это слово широко распространилось и не вызывало ненужных ассоциаций с тюрягой или деревянной избой под соломенной кровлей. Со словом “тачка” произошла та же история. Жаргонный термин прочно вошел в “официальный” обиход.

На росский язык сильнейшее влияние оказал английский и популярные жаргонизмы. Вероятно, россы не слишком переживали за воображаемую чистоту языка, и поэтому случилось то, что случилось.

В сущности, чистых языков не существует в природе – так же, как и “чистых” национальностей. Любой язык на протяжении всей своей истории менялся и вбирал термины из другой языковой среды.

В Вечной Сиберии разговаривали так же, как и пару веков назад – речь тут больше не о чистоте, а незыблемости языка.

Мы летели над равниной, окаймленной с трех сторон холмами, которые утопали в зелени и огнях. С четвертой стороны равнину ограничивала широкая река. Не Танаис ли это, впадающий в Мутное море? И не по ней ли Отщепенцы сплавляются в Секцию Буфер, чтобы получать адреналин и шрамы в договорной войне?

Равнина освещалась гораздо скуднее холмов, но я сумел различить, что она изрядно пересечена скалами, сопками и каньонами. Отличная площадка для шутинга...

– А тачками управляет искусственный интеллект? – снова нарушил я молчание.

Кира и вовсе не могла говорить, полностью поглощенная видами внизу. Она буквально прилипла к окну.

– Умботы, – поправил Габриэль. – Это и есть искусственный интеллект. Но он не один, их много. Никакой разум – ни искусственный, ни естественный – не способен развиваться в отрыве от себе подобных. Разум рождается не в мозгу, а между мозгами. Непонимание этого элементарного факта мешало ученым Эры Тельца создать настоящего умбота... Да, ты прав, Олесь, в каждой тачке и хате есть свой умбот. И все они постоянно общаются, образуя сеть.

“Тачка” и “хата” все же резали слух. Интересно, а туалет у россов называется “параша”? Спросить страшно.

Наш летающий аппарат начал снижение, о чем я догадался по приближающимся огням и слегка завалившемуся горизонту.

– Вот моя усадьба, – сказал Габриэль.

Среди деревьев, к которым мы приближались, торчали белые шестиугольные бочонки. Они увеличивались, и стало ясно, что это здания.

– Живу без изысков, – скромно произнес росс, – по-простому.

Между зданиями обнаружилась площадка. Конечно же, шестиугольная. Тачка приземлилась без единого толчка. От полета у меня остался привкус фальши – именно из-за полного отсутствия ощущений. Такое чувство, будто мы сели в машину, а она никуда и не перемещалась, просто на экранах изнутри нам показали объемный фильм.

Но из протаявших дверей мы выбрались именно на площадку, а не на полосу вдоль гравитационной дороги, откуда начался наш полет.

Я снова проявил сообразительность, оглядев двух- и трехэтажные шестиугольные здания:

– Это модульный дом?

На сей раз Габриэль удивился:

– Ну да! Его можно перестраивать, как угодно. Шестиугольники – одна из самых совершенных форм в природе. Недаром у пчел шестиугольные соты, и у снежинок шесть лучей. Скучно жить в доме, форма которого не меняется.