Погашено кровью

– А гулять по центральной улице нормально? Домов сорок миновать надо. Целый город. Нам бы амбарчик найти, а они на задах стоят. В хату совать нос – прищемят!

Белый махнул головой на пристройку из бревен у края оврага.

– Окон нет. Либо баня, либо дровяной сарай. Надо глянуть.

Безлюдье, тишина могли быть обманчивы. Снег вдоль покосившегося забора оказался мягким, и ноги утопали по колено. Но заманчивая цель стояла в десятке метров, и мысль о тепле и отдыхе придавала им сил.

Хлипкий замок болтался в петлях, но хозяин и не думал его запирать. Похоже, у него и ключей-то никогда не было. Когда створки раскрылись, беглецы обомлели от радости.

– Сеновал! – прохрипел Чижов. – Все же есть Бог на свете!

Через пять минут они спали мертвым сном.

Разбудили их, когда на дворе стояла темень. В сарае горела керосиновая лампа, в открытых дверях стояла сутулая, темная фигура. На проснувшихся от резкого окрика беглецов смотрели два ствола дробовика.

– Выспались, ходоки? – спросил низкий жесткий голос. – Пора с хозяином поздоровкаться, а то неровен час картечью подавиться можно. Мы к гостям не привыкшие.

У Чижова под полушубком лежал обрез. Он не промахнулся бы с такого расстояния, но шум выстрела соберет всю деревню. Тут даже собаки не воют, а карабин шума наделает немало. Чиж решил выдержать паузу.

Белый приподнялся на локтях и заговорил уверенно, будто всю жизнь рассказывал одну и ту же историю:

– Угомонись, папаша, неувязочка произошла! Ты, поди, видал колонну машин и пеших спозаранку. То наши мужички на рудники шли. Ну а мы малость отстали. Травиловки вчера перебрали. Ну сам знаешь!

– Гладко поешь. Да ведь до прииска верст двадцать будет.

– Доберемся. Но не двадцать, а десять. Теперича проспались.

Мужик вышел к свету и опустил ружье. Старик лет семидесяти, но здоровый, со снежной бородой и густыми белыми бровями.

– Коли вы старатели, айда в дом. Чем богаты, похарчуете. А там видно будет.

Голод не позволил им отказаться, а добрые стариковские глаза не вызывали опасений.

Огромная комната с печью, деревянным столом, лавками и запахом свежего хлеба затмили сознание побегушников. Белый потерял свою бдительность первым. У него не было обреза под полой полушубка, и он скинул его тут же, как вошел. Зековская роба с номером на груди не смутила старика. Он вскинул ружье и спокойно сказал:

– А перед тем как сядем вечерять, стволы на стол сложите. Так спокойнее будет.

Теперь только Белый понял, где оступился.

– Ладно, старик. Но мы и без стволов не лыком шиты!

– Вижу.

Чиж выложил обрез на стол, Белый бросил пистолет, и они отошли к стене. Старик собрал оружие и забросил его на печь. Свое ружье он поставил в угол у двери и скинул тулуп.

– Вот теперь и потолковать можно.

На столе стоял самовар, горячий хлеб, сало, грибы, варенье, моченые ягоды.

Маленький, кряжистый, в тельняшке, торчавшей из-под ватника, уплетал за обе щеки. Долговязый в тонком штопаном свитерочке ел мало, тихо, изредка бросал взгляд на темное окно.

Старик представился Трофимом, сыном Гаврилы, похороненного здесь в двадцатом. Хвастал отцовскими крестами. До полного Георгиевского кавалера не хватало четвертого, с бантом. Отцу не повезло. В двадцатом большевики расстреляли как буржуазную контру.

Дед Трофим курил самосад и то и дело усмехался сквозь пожелтевшие усы:

– А вы, поди, городские?

– На лбу прочитал, Трофимыч? – вопросом на вопрос ответил Чиж.

– Многих людишек на своем веку повидал. Немало чудаков шли в тайгу за счастьем. Там и остались. Тайга только с виду тихая, а на деле – страшный зверь. Гнилой народ тоже здесь бродит. Таежный дрем, как болото, всех засасывает.

Белый достал сигарету, закурил и, прищурившись, спросил:

– А как думаешь, Трофимыч, мы-то выкрутимся?

– Коли с добром в народ идешь, клубочек тебя выведет на нужную тропу – Клубочек? – спросил Чиж, запихивая квашеную капусту в рот.

– Угу. Каждая тварь земная следует за своим клубочком. Коли ты прав, то и бояться тебе неча! А ежели злодей, то и место тебе в преисподней.

Белый покосился в дальний угол, где висело несколько икон и горела лампада.

– А как же твой отец, Трофимыч? Герой, а от пули бандитской полег!

– То война была. Много безвестного люда в земле полегло. У батька маво могила с крестом стоит, а комиссаров таежное болото сожрало.

– Так, значит, месть – дело благородное? – тихо спросил Белый.

– Всевышнему с небес все видать.

– Не уверен, – рыкнул Чижов. – Я долго за правое дело воевал, а судьба мне жизнь оставила, зато все остальное забрала.

– Ты еще молод. У меня жизнь троих сыновей отняла. И все же жизнь есть самое дорогое на земле. Только распорядиться ею надо правильно.

– Как меня воспитали, так я и жил. В итоге восемь лет лагерей за воспитание получил.

– А ты, дед, веришь в правду? В справедливость суда? – спросил Белый, глядя на тлеющий кончик сигареты.