Погибель Империи. Наша история. 1941–1964. На пике

«Другой вопрос, что даже в самых сложных условиях существует еще и ответственность общества, когда оно вручает власть в руки одного человека. Нельзя забывать о нашей ответственности за то положение, которое занял этот человек».

Именно этот симоновский комментарий – главная причина запрета на публикацию его дневников 1941 года под названием «100 суток войны». Они должны были увидеть свет в журнале «Новый мир» в 1966 году. «100 суток войны» напечатаны не будут.

Из секретной докладной записки начальника Главлита Охотникова в ЦК КПСС: «При контроле сентябрьского и октябрьского номеров журнала «Новый мир» было обращено внимание на содержание записок К. Симонова и комментарии автора к ним». Далее в форме доноса четко излагается суть симоновских антисталинских комментариев. Докладная заканчивается словами «произведение снято из номера». И это несмотря на то, что Симонов в то время обладатель одного из самых громких имен в советской литературе. Его стихи знают не только по книгам. Всю войну они публикуются в газетах. Это невероятная известность. В 66-м по поводу своей книги «100 суток войны», которую считал лучшей, Симонов рискнул обратиться в высочайшую партийную инстанцию. Он не получил не только поддержки, но и вообще какого-либо ответа.

Годом раньше, в 65-м, к 20-летию Победы, Симонов делал доклад на пленуме правления Московской писательской организации. 1965 год, первый год после Хрущева, – это начало ресталинизации, тихое возвращение Сталина на позиции, отнятые было у него XX съездом партии. Симонов в этом году с трибуны говорит о сталинских репрессиях в армии с точки зрения их прямого влияния на неготовность страны к войне.

Симонов говорит:

«Нет, нельзя все сводить к именам нескольких расстрелянных военачальников. Вслед за ними погибли тысячи и тысячи, составлявшие цвет армии. И не просто погибли, а в сознании большинства ушли с клеймом изменников Родины. Но речь идет не только о тех, кто ушел. Надо помнить, что творилось в душах людей, оставшихся служить в армии».

Система подозрений, обвинений, арестов и расстрелов живет вплоть до самой войны. Такова атмосфера накануне войны с фашистской Германией.

Симонов говорит:

«Сталин оставался верным той маниакальной подозрительности по отношению к своим, которая в итоге обернулась потерей бдительности по отношению к врагу. Главная вина его перед страной в том, что он создал гибельную атмосферу, когда десятки компетентных людей не имеют возможности доказать главе государства масштаб опасности. Только обстановкой чудовищного террора и его многолетней отрыжкой можно объяснить нелепые предвоенные распоряжения».

Еще до этого доклада в феврале 65-го в подмосковной Барвихе Симонов разговаривает на ту же тему с одним из главных героев войны маршалом Коневым. После этого разговора Симонов напишет:

«Не подлежит сомнению, что если бы 1937–1938 годов не было, и не только в армии, но и в стране, то мы в 1941 году были бы несравненно сильней, чем мы были. Воевали бы все они, те, которые выбыли. И тогда из всех нас война выбирала бы и выдвигала лучших».

В июне, в июле 41-го Симонов на фронте встречает людей, вернувшихся в армию из лагерей накануне войны. Из их числа комкор Петровский, чей корпус стоит в эти дни на берегу Днепра. После войны Симонов прочитает июльские приказы Петровского. Они свидетельствуют о трезвости в оценках обстановки, спокойствии и самостоятельности в эти тяжелейшие дни. В 41-м комкор Петровский соответствует служебной характеристике, полученной еще в 25-м: «Обладает сильной волей, решительностью. Военное дело знает и любит его».