Погибшая страна

Тонкий аромат благовонных веществ наполнил комнату, когда останки перенесли на помост. На груди мумии под верхней пеленой ткани лежала платиновая пластинка. В верхней части над мелко вырезанными знаками красовался странный рисунок четкой чеканки: над беспредельным водным пространством застыло яркое созвездие Веги, бросающей мягкие блики в морскую зеркальную гладь. Внизу робко лепился скалистый берег, Блистало художественно исполненное тиснение.

— Девять знакомых знаков! — воскликнул археолог, считавший своей специальностью египтологию.

Он низко склонился над рисунком, рассматривая знаки. Поза, выражение лица выдавали его волнение. Шепча про себя что-то, он наконец поднял голову и возбужденно, глядя на Иванова, вскричал:

— Государственный герб Гондваны!..

Десятки рук жадно тянулись со всех сторон к платиновой пластинке. Каждый хотел поскорее удовлетворить свое любопытство и удостовериться в правильности заявления египтолога.

— Итак, Гондвана — не миф! — нарушил молчание Иванов. — Отныне Гондвана — факт, подлинность которого установил «Фантазер»…

… Открытие произвело сильнейшее впечатление. Дальше никто уже работать не мог.

Шумной жестикулирующей толпой возвращался консилиум на электроход раньше обычного времени, нарушая жесткий регламент «Фантазера». Но до регламента ли было в эту минуту?..

Ибрагимов остался в склепе. Одинокий, стоял он, склонившись над мумией. В его руках находился оставленный археологом фотографический снимок пластинки. Он заметил его только тогда, когда шум ушедших из склепа умолк за герметической дверью.

Ибрагимов долго смотрел на полуобнаженное тело покойника, с трудом воспринимая действительность.

Сейчас он как-то не осознавал того, что видел. Мысли его витали далеко. Перед ним вставали картины виденных месяц тому назад покрытых илом руин океанского дна.

Почти машинально ученый выключил свет.

Он думал, что тотчас же все погрузится во тьму. Но… этого не случилось.

Вверху, высоко над ним, там, где маячил прозрачный теотоновый купол, словно звезды в небе, сияли светящиеся морские животные. Будто млечный путь, прорезая небесный свод, искрились мерцающие огоньки, рассыпанные в едва ощутимой голубизне. Как метеоры, неслись зеленые искры глубоководных; лентообразные кисти «венериных поясов» причудливо извивались кометовидными телами.

Ибрагимов долго и пристально смотрел в бездонную высь. Он забыл, что находится на глубине двух с лишним тысяч метров. Ему чудилось, что он на земле, на суше, одиноко гуляет в поле в безлунную ясную ночь…

А над ним, по мере того как он всматривался, все ярче и ярче блестели жемчужные ожерелья морских созвездий, невообразимых форм, невиданного разнообразия.

Ученый вновь включил свет. Лучи икс-прожектора не сразу вернули его к действительности. Он был ослеплен тем, что видел. Более тусклый, но неизведанной красоты блеск океанских пучин еще затмевал все остальное в его сознании.

Когда первые впечатления сгладились, Ибрагимов устремил внимание на письмена платиновой дощечки. Ученый уже разбирался в гондванской письменности и без труда прочел написанное.

Вот что там значилось:

«… В третьем году Кау, в первую фазу месяца Цак умер великий муж Неор, погребенный в склепе острова (название было написано неразборчиво). Прах его погребен рядом со склепом Гонды, которой наука обязана гениальнейшими в истории человечества, открытиями. Великий Неор, гордость могущественнейшего из государств Гондваны, не будет забыт потомками. Прах его бальзамируется в чаянии, что через века, когда человечество овладеет смертью, великий Неор будет возвращен в лоно науки. В течение недолголетней жизни своей он доказал возможность оживления животных, замороженных до температуры межпланетного мира…»

На этом запись обрывалась. Виньетка, изображавшая две перекрещивающиеся ветви цикадовых пальм, свидетельствовала конец надгробный надписи.

— Высшие организмы могут перенести температуру межпланетного пояса, то-есть двести восемьдесят четыре градуса мороза, — торжествовал Ибрагимов.

— Древней Гандване было известно учение об анабиозе! Да, именно это было записано на платиновой дощечке Неора! Нельзя было сомневаться в том, что наука времен Гонды знала анабиоз, то-естъ что значит заморозить живое существо и затем возвратить ему жизнь… Это превосходило самое смелое воображение. Гондванцы достигли большего, нежели современная наука за двадцать столетий новой эры.

Ибрагимов вспомнил сведения, полученные им из последних источников иностранной литературы. Человечество двадцатого века, судя по опытам германского профессора Баумана, только еще подходило к установленному гондванцами пределу, правда, в отношении лишь простейших организмов: высушенные коловратки выдерживали температуру в сто девяносто два градуса холода! Но все же это было на девяносто градусов ниже температуры междупланетного пространства.