Погнутая сабля (ЛП)

— Так трудно рассказывать ей, как это случилось, — сказал Росс. — Она меня отвлекает, меняет тему, говорит о другом. Что ж, возможно, это естественно. Нельзя всё время бередить рану, да и не нужно, наверное. Прошлой ночью...

Он прервался. Дуайт молчал, пристально наблюдая за скачущей по ветвям дерева белкой.

— Прошлой ночью, — продолжал Росс, — она едва позволила к себе прикоснуться. Мы лежали рядом в кровати и просто держались за руки. А когда утром я проснулся с первыми лучами солнца, она уже поднялась и стояла, глядя в окно. Услышала, что я шевельнулся, скользнула обратно в постель и снова взяла меня за руку.

— Когда Кэролайн потеряла Сару... Ты помнишь? — ответил Дуайт. — Она ушла от меня, уехала в Лондон и осталась у своей тётки. Случившееся хуже, куда тяжелее и для Демельзы, и для тебя. Сара была малышкой, как ваша Джулия. А Джереми совсем недавно счастливо вступил в брак, перед ним была целая жизнь. Не могу даже представить, что вы чувствуете.

Белка исчезла. Где-то хлопали крыльями грачи, как аплодисменты не слишком довольной публики.

— Конечно, я многого не могу ей сказать, — продолжал Росс, — и не стану. Ты видел моё письмо к ней?

— Да.

— Я не слишком много рассказывал про тот последний день... Когда Веллингтон вручил мне послание для принца Фридриха Нидерландского, я знал, что расстояние там миль десять, и рассчитывал вернуться вскоре после полудня. Но по пути назад — может быть, я задумался и слишком приблизился к линии сражения — я чуть было не попал под атаку французской кавалерии. Моя лошадь погибла, и я почувствовал, как в грудь — чуть ниже солнечного сплетения — ударил осколок ядра. Примерно на полчаса я лишился сознания и только спустя некоторое время с трудом смог подняться.

Росс порылся в кармане и извлёк кусок искорёженного металла, в котором Дуайт опознал часы.

— Отцовские, — сказал Росс. — Единственная вещь, которую французы оставили мне, когда я был под арестом. Когда я бежал, то собирался продать их, чтобы купить еду или заплатить за ночлег, может, раздобыть какое-нибудь оружие. Но в итоге этого не понадобилось. Если бы я это сделал, сегодня меня бы здесь не было.

Дуайт повертел в руке раздавленные часы. Циферблат полностью уничтожен, корпус сплющен как после удара молотком.

— Выходит, тебе необыкновенно повезло.

— Часы предназначались Джереми. Если бы я отдал их ему, то возможно, он был бы здесь вместо меня. Лучше бы так и случилось.

— Ты показывал их Демельзе?

— Нет. И не собираюсь.

— Да... Пожалуй, не стоит. По крайней мере, пока.

Два старых друга умолкли. Их пригревало выглянувшее солнце.

— Я многое не могу ей сказать, — наконец заговорил Росс, — даже если бы она стала слушать. Той ночью, после смерти Джереми, я не мог уснуть. Я не чувствовал голода, только болезненную пустоту в животе, меня мучила жажда, я почернел от пороха и с трудом двигался из-за легкого ранения. Некоторое время я лежал в хижине, пытаясь укутаться в старое одеяло, но спустя какое-то время снова встал и побрёл к полю битвы. Там ещё оставалось множество раненых, зовущих на помощь, но я был слишком разбит, да и в любом случае не сумел бы помочь — ни лекарств, ни повязок, ни даже воды. Ты когда-нибудь видел поле боя, Дуайт?

— Нет.

— Я видел. Или думал, что видел. Не такое. Ничего подобного, никогда. Ты, конечно, участвовал в морском бою, видел ужасы лагеря военнопленных...

— Да...

— Перед смертью Джереми говорил про лошадей. Это было самое страшное. Некоторые валялись там с вывернутыми внутренностями, но ещё живые. Другие тащились по полю с ужасными увечьями. Некоторые просто брели, потеряв хозяев. Я поймал одну такую и поскакал на юг, к Катр-Бра, где в пятницу шли бои.

— Сражение при Ватерлоо к тому времени уже кончилось?

— Почти. Там ещё оставались части пруссаков, хотя стрелять им было уже не в кого. Несколько лагерей, бивуаки, кухни. Но основная часть войск ушла. Катр-Бра являл собой жуткую картину. Ты лучше многих знаешь, что происходит с телом после смерти.

— Да...

— Эти, в Катр-Бра, большей частью были мертвы два дня. Стояла ясная лунная ночь, только изредка свет закрывали набегавшие лёгкие облака. В лунном свете они выглядели как негры.

— Да...

— Гротескно вздувшиеся тела. Разорванные мундиры — у тех, на ком они ещё оставались. Многие догола раздеты крестьянами, а те, кто не был — лежали лицом вниз, без обуви и с вывернутыми карманами, повсюду валялись их документы. Конечно, это сделали не только крестьяне. Сами солдаты — французы, когда шли вперёд, британцы и немцы, когда отступали французы... Вонь стояла невыносимая... Возможно, ты удивлён — зачем я тебе всё это рассказываю.

— Нет. Я думаю, об этом следует говорить.

— Мне больше некому. Когда я в молодости воевал в Америке, то многое повидал. Но не такое. Там была перестрелка. Здесь — чудовищное кровопролитие.

Некоторое время они сидели в молчании. Росс тронул пальцем свой шрам.