Погода нелётная

Штаны сохли на ветру: в шлёвки Маргарета продела связанные шнурки и так подвесила на ветках. Впрочем, особых надежд всё равно не было, ткань была тяжёлая, плотная, и сушить её можно было до Господнего Гласа. По голым ногам гуляли мурашки, а мокрая рубашка скорее холодила, чем грела.

Лежать без неё на солнце будет куда как приятнее. А на нагретом камне — может, ещё и просохнет…

Лифчика Маргарета не носила, но и стесняться было нечего. В конце концов, когда-то они были любовниками. А что с тех пор она не похорошела, а выцвела, так все мы не молодеем.

Когда-то Маргарета любила наряжаться. Не столько даже перебирать тряпками, сколько обвешиваться медными кольцами и бусинами, рисовать длиннющие чёрные стрелки или щеголять в сетчатых колготках и чём-нибудь коротком, с лицом «осторожно, злая собака». Ей нравилось тогда быть дерзкой и недоступной и выбирать придирчиво, кому всё-таки позволить подойти поближе.

Теперь ко всему этому — да и ко всему вообще — она потеряла всякий интерес. Тело было просто телом. Оно болело, кое-как выполняло команды мозга и зачем-то продолжало барахтаться. Фигура в отражении по большей части казалась Маргарете неприятной незнакомкой, и любоваться в ней было нечем.

Да и зачем это всё?

— Лови, — фыркнула она и швырнула в Макса мокрым комком.

Он, зараза, поймал. Расстелил по камню, разгладил. А сам застегнул комбез и плюхнулся в траву рядом с девушкой.

Тронул пальцами волосы, перебросил их через плечо. Маргарета прикрыла глаза, снова позволяя времени бежать вперёд без задержек, — но вынырнула, когда Макс спросил:

— Что это?

— Это?

— Ожог?

Она пожала здоровым плечом:

— Плохая посадка.

Прикосновение к шее было аккуратным, мягким. Она и забыла совсем, как это — когда трогает кто-то другой и при том не медик. Это было почти нежно, почти приятно, и где-то очень глубоко внутри что-то пожелало потянуться следом.

Потом пальцы скользнули ниже, ощущение прервалось, и тепло в груди снова потухло в серости.

Ожог был не такой и плохой, не самый страшный из того, что видали в лазарете, даже не пришлось отнимать руку. Пламя потушили довольно быстро, оно не успело задеть позвоночник, — но мышцы всё равно искорёжило, а спину скривило. И шрам вышел некрасивый, на треть спины и часть бока, бугристый и плотный; сквозь него она ощутила бы разве что, если бы Максу пришло в голову постучать.

— Не холодно?

— Что, стыдно стало?

— Нууу… самую капельку.

— Нечего было кидать меня в озеро!

— Пошла бы сама — я бы не кинул. Что за глупость, прийти на озеро и не поплавать?

— Посмотрите, какой рыцарь! А бабушек ты тоже через дорогу переводишь, даже если им туда и не надо?

— Ну, не бухти. Тебе не идёт.

— Эстетам слова не давали…

Она лениво прижмурила глаза, потянулась и откинулась на крепкую мужскую грудь.

Небо ворочалось гневливо, а здесь, на земле, было почти-хорошо. Уютно. По голой коже мурашки, но Макс закрывал девушку от ветра, а на грудь, прицокнув, накинул край полотенца. Разогретая земля охотно отдавала тепло.

И целоваться тоже было почти-хорошо. Первое прикосновение осторожное, ненастоящее, будто Макс сам не уверен в том, что делает. Потом он постепенно вошёл во вкус, глухо выдохнул что-то неразборчивое, обхватил девушку руками, прижал к себе.

Большой. Тёплый. Обнимает бережно. И лицо у него дурацкое такое: глаза закрыты, мокрые волосы приклеились ко лбу кучеряшками, и шрам этот его через бровь, как будто художником нарисованный для чистой красоты.

А небо над ним стояло залитое солнцем, выкрашенное белёной кафельной синевой. Тонкие облачные нити вихрились воронками, как сахарная вата крутится в алюминиевом тазу в цветастом фестивальном свете. Там должно быть шумно, душно, пусто и тесно одновременно, как на вечернем уличном празднике, где ты никого не знаешь, и никто не знает тебя.

Драконы вот только не полетят. Погода нелётная.

Макс отстранился. Маргарета поняла это по тому, как кольнуло холодом влажные губы, и только тогда сообразила: он целовал её. А она, кажется, отвечала даже. Или, может быть, делала вид, что ничего не замечает, раньше они любили эту игру…

Тень Маргареты подняла голову от книги, вздохнула и повернулась так, чтобы поймать страницами последние лучи уходящего солнца, размытые гразными стёклами. Томик в жёлтой обложке, «И дрогнет колосс», в слабом клеёном переплёте, — кое-где он рассыпался на отдельные сероватые листы, но это ничего, даже если часть страниц потеряется. Вот и теперь буквы расплывались в сумраке, но девушка по одной форме абзацев могла понять: Ночью над ратушей сменился флаг.

Долгое, тягучее мгновение ей казалось, что эта Маргарета и есть настоящая.

— Можно вернуть всё, как было, — хрипло сказал Макс, болезненно выдернув её из привычной картинки. — Было ведь хорошо? А теперь мы вернулись как будто, а как будто не мы. Но можно сделать, как было. Чтобы мы живые, обычные. Я цветочек тебе подарю, пойдём погуляем. Я ветеринарку закончу, а ты где летать хотела? В лесном хозяйстве? Дом купим, детей заведём. Ромашка… ты увольняйся.

Маргарета неловко подёрнула плечом.