Погоня

Малокровный инженер млеет. «Неужели мне повезло, — думает он. — Неужели будем жить вместе и одиночеству конец. Да еще с такой милой и красивой женщиной…» Единственное, что его удручает: красивые изменяют своим мужьям, так уж они, красивые, устроены. Им все кажется, что они заслуживают большего. У них, у красивых, от самих себя кружится голова… Малокровный инженер давит вздох. «Ну и пусть, — думает он. — А я ее буду любить все равно. Она изменит, а я ее прощу».

Комиссионный магазин закрывается. День кончен.

— Жорик, — отзывает его в сторону Шапокляк.

— Ну?

— Только тс-с… У меня клиент есть. С деньгами. С большими деньгами. Хочешь обделаем вдвоем? — Шапокляк протягивает списочек. — Эти вещички клиента очень интересуют…

— Оставь мне список. Я дома прикину.

— Жорик, только не тяни долго.

— Лады.

Игорь Петрович возвращается и тут же садится подводить баланс за этот день. Подробности, главное, подробности, ах, как сгодится ему эта книжица после, цены ей нет! Из сегодняшней партии только сапожки не реализовались, не товарный вид…

Возвращается Светик — она улыбается:

— Боюсь, Игорек, что я в него влюбилась.

Прозаик раскладывает выручку на две горки, правая — Фин-Ляляеву, левая — нам.

— Слышишь, Игорек, — влюбилась.

— Шутишь, конечно.

— Может, и шучу. А может, и не совсем шучу.

— В Степана Разина?

— В Семена Разина, — не без суровости поправляет Светик. — И не смейся больше. Я уже привыкла и не слышу в его имени ничего смешного.

— А икона?

— Икона останется при нас.

— Как это «при нас» — замуж, что ли, выходишь?

— Да.

Игорь Петрович присвистывает — ого! Но, в общем, это его мало теперь трогает. Он занят своим, он должен подвести баланс… Все разговоры после.

А Светик рассказывает — она ведь хотела иметь большие деньги не ради больших денег. Она хотела выйти замуж за скромного инженера. Или за скромного научного работника. Построить кооператив и купить мебель. И может быть, купить машину. Родить двоих детей — мальчика и девочку. Устроиться на какую-нибудь непыльную работенку и жить себе поживать, такая мечта.

— Игорь, ну оцени мечту — красиво я придумала?

— Ты мне мешаешь. Сто девяносто шесть минус тридцать восемь…

— Игорь… Оцени. Ты же художник.

— Я Жорик.

А Светик продолжает: так долго не везло, зато теперь какая двойная удача. Божья Матерь их общая. Так уж оно совпало — икона и будущий муж в едином месте.

— Смотри только не заскучай с ним. Судя по твоим рассказам, он стопроцентный девственник.

— Пусть. Что тут плохого? Игорек, это так быстро проходит. Я счастливая, — повторяет Светик. — Нет, я все-таки счастливая. Я под звездой родилась…

Она ходит по комнате. Она не может спать.

— Игорь. Ну идем прогуляемся.

— А?

— Идем. Не могу я сейчас спать — со мной что-то происходит.

Игорь Петрович не сразу, но соглашается:

— Ладно… Проветримся.

Светик долго ведет его улицами. Потом переулками. Они выходят к дому, где живет малокровный инженер, — его окна горят.

— Вот эти окна — видишь?

— Вижу.

— Тоже не спит. Волнуется мой милый, ах как он волнуется!

Теперь они возвращаются.

— Игорь. Луна какая. Ты только глянь.

Игорь Петрович задирает голову, смотрит — луна как луна.

— …Луна как луна. Ничего особенного, — говорит ворчливо Фин-Ляляев. — Твой ход!

Они устроили поминки в баре гостиницы, чтоб за снедью далеко не ходить. Сидят, как всегда, втроем — немножко пьют, немножко играют в карты. Платит пожарник Волконский. Уже день, как бабушка лежит в сырой земле, и помянуть ее, бабушку, для всякого человека, и уж тем более для Волконского, дело чести.

В баре почти пусто. Два-три иностранца… Хорошо!.. Звучит негромкая музыка.

Волконский у стойки бара.

— Друзья мои, луна необыкновенная, — рассказывает он своим. — Вчера луна была точно такая же. Бабушка лежала во гробе, и лунный свет делал ее совершенно живой. Она лежала как ангел.

— Н-да. Сколько же она прожила? — в миллионный раз спрашивает Фин-Ляляев.

— Сто восемь.

Бармен Гена ловко открывает шампанское — любимый напиток бабушки, — и все трое чинно и неторопливо пьют. Волконский продолжает:

— Лунные полосы лежали косо и таинственно. А на бабушке был костюмчик — прелесть!

— Знаю, — кивает Фин-Ляляев — Я сам тебе его и сосватал.

— Она лежала как ангел!

— Жаль, эти костюмчики нельзя носить живым. Костюмчики, между нами говоря, тьфу! — они на третий день испаряются. Тают, вот и все.

— Как это тают?

— А как снег тает.

— Ты… ты хочешь сказать, что моя бабушка лежит там в гробу голая?.. Под землей?.. Сейчас лежит голая?

— Еще нет. Но вообще-то, конечно, будет нагишом. Со временем, — философски замечает Фин-Ляляев.

Фужер с вином отлетел в сторону. Седой пожарник закрыл лицо руками. Он плачет.

— Перестань, — говорит ему бармен Гена. И треплет плачущего Волконского по плечу: — Перестань. Голая или не голая, какая, в конце концов, под землей разница.

— Налей ему, — говорит Фин-Ляляев.

— Водки?

— Не кислятины же этой. Что, ей-богу, за поминки!

— Дожди кончились. Наконец-то! — Светик целует инженера. Потом лицо ее серьезнеет. — Я ведь, милый, здесь не прописана. Я с Урала. Но мы поженимся, и я пропишусь у тебя.

— Конечно!