Погоня

— Но может ли это быть? — даже не поздоровавшись, удивилась девица.

— Здесь все может, — возразил юноша.

— Не по закону это. Такое волшебство не законное.

— У меня в отряде оказался оборотень, о чем я, доверенное лицо Замора, начальник отряда, понятно же, не был поставлен в известность. Оборотень скинулся через четверть часа, как мы проникли во дворец. Впрочем, это ему ничуть не помогло, все четырнадцать человек, оборотни или нет, тут и остались. А я живой, — сообщил юноша с какой-то скукой. — Один я живой. Пока.

— Так это… Ага, — тараторила возбужденная пережитым девица, — так вы владетель Голочел, начальник того отряда… Ваше возвращение ждут все еще на заставе. Вы еще здесь. Вот что. А я, если по честному, хочу выйти. Можно выйти?

— Выходи, — пожал плечами Голочел вполне равнодушно и оглянулся.

Все оглянулись. Там, где только что была дверь, тянулась ровная белая, без задоринки стена.

Девица-оборотень не казалась, впрочем, особенно испуганной, и не только потому, наверное, что не видела еще непосредственной опасности, — рядом с мужчиной, красивым мужчиной, рядом с вельможным красавцем, она испытывала подъем, который наполнял ее отвагой.

— Но ты же поможешь мне выбраться? — Вопрос ее заключал в себе нечто невыносимо игривое, потому что при всех обстоятельствах подразумевал утвердительный ответ.

Лениво ступая, Голочел прошел к лестнице и облокотился о завитой спуск перил в многозначительном соседстве с красавицей. Стали видны вызванные давнишним утомлением и беспорядочным образом жизни темные круги и морщины вкруг глаз при молодых еще, свежих щеках.

— А что, какой сегодня день? — молвил Голочел, помолчав. — Сегодня среда?

— Пятница, — беспричинно хихикнула девица, обегая взглядом своды и нигде не задерживаясь в силу чрезвычайной живости своей натуры, задела мимоходом глазками и Золотинку. Мальчишку Рукосилова лазутчица не забывала среди самых волнующих приключений, мальчишка тревожил ее недремлющий, приученный к сопоставлениям ум.

— Пятница? — вскинул брови Голочел. — Значит завтра, в субботу днем можно ожидать медного истукана Порывая. Каждые сутки он сокращает расстояние на сто с лишком верст. Остановить его невозможно и Замор имеет приказ уничтожить дворец прежде, чем истукан переступит его порог. У тебя мало времени, милая, чтобы убраться подобру-поздорову. — И он с оскорбительным равнодушием похлопал девицу по щеке.

— Как это уничтожить дворец? — пылко зарделась она, бросив тревожный взгляд на мальчишку.

— Замор впустит сюда толпы искателей, откроет обе заставы, народ хлынет потоком и все в мгновение ока рухнет. На твою красивую, но замечательно глупую голову, милая. — Он задержал снисходительный взгляд в глубоком вырезе платья.

— Мы не одни! — возразила девица.

Юноша расхохотался — откровенно и нагло, невесело.

— Мы не одни! — с укором повторила девица, указывая на Золотинку. — Кто этот мальчишка? Ты подумал, кто он и как сюда попал? Зачем он слушает наши разговоры?

— А ты спроси, — небрежно кинул Голочел.

— Как тебя зовут, мальчик? Ты откуда? — Допытывая Золотинку, она бросала многозначительные взгляды на Голочела, призывая его одуматься и вспомнить о деле, которому они вместе служат.

А Золотинка молчала. Чутье подсказывало ей, что во дворце нельзя врать даже с благими намерениями, из лучших и возвышенных побуждений. Тяжелая основательность нависших над головой сводов была лишь видимостью, которая зависела от хрупкого, непостижимой природы равновесия.

— Нет, ты знаешь, кто этот мальчишка? — сердилась девица, раздосадованная равнодушием Голочела. — Это… это оборотень. Совсем не смешно. Он не тот, кем притворяется. Я его хорошенько рассмотрела, я знаю — у меня на него разнарядка.

Бурливое возмущение лазутчицы было прервано самым неподобающим образом: поскучневший уж было Голочел расхохотался, заслышав про «разнарядку».

— Если это оборотень, — сказал он затем с кривой ухмылкой, — он все равно здесь недолго протянет. Да и не все ли равно, кто сколько протянет? Ты что, милая, надеешься протянуть дольше всех?

Вопрос окончательно обескуражил готовую было возразить девицу, она смешалась, в досаде ее было что-то жалкое и простодушно-искреннее в то же время.