Погоня

— Не стоит себя утруждать. Черт… Я зря потерял время. Слушайте, я вам вот что скажу: вы человек, который вспоминает о человеческой совести, когда это выгодно. Но… По-правде говоря, у тебя совести никогда и не было. Твое призвание — защищать жирных ублюдков вроде Дробыша.

— Полегче, ты…

Наумов даже договорить не смог, от злости у него перехватило дыхание. Он выскочил из машины, хлопнул дверцей и быстро зашагал к своему «Форду». Радченко проводил его взглядом. На душе было тяжело и тоскливо.

Глава четвертая

Створки ворот открылись, Девяткин проехал вдоль аллеи, свернул к большому дому, построенному в стиле русской дворянской усадьбы середины девятнадцатого века. Зеленовато-серого цвета стены, высокие колонны с ионическими капителями наверху и фризами по периметру всего фасада. Во фризах вытесаны в камне эмблемы королевских домов Европы.

Девяткин вылез из машины, поднялся по белым мраморным ступеням на открытую веранду, где летним вечером смогли бы провести время, не мешая друг другу, полсотни гостей. Из двери выскользнул человек, попросил у гостя ключи от машины. Следом появился второй слуга, одетый в темный сюртук, сшитый на старинный манер.

Прошли большой зал с полупрозрачным круглым куполом, венчавшим высоченный потолок. На стенах с полуколоннами и золотыми портиками, повесили картины русских мастеров в массивных рамах и французские гобелены ручной работы, тоже в рамах под стеклом.

Свернули в широкий коридор, который привел к двустворчатой двери розового дерева. Слуга потянул латунное кольцо, торчащее из раскрытой пасти льва, и пропал. Девяткин оказался в огромном кабинете. Как и в зале, окон не видно, свет падал откуда-то сверху. Туда, под потолок, уходили шкафы с книгами, до которых достанешь только с пожарной лестницы.

Изредка Девяткину приходилось бывать в домах очень богатых людей, но этот дом чем-то отличался от тех, что он видел раньше. Тут не было и капли человеческого уюта, семейной теплоты. Может быть, тому виной мраморные полы, высокие потолки, рассеянный холодный свет, льющийся сверху. И пронзительная тишина, когда хочется молчать, а если говорить, то шепотом.

За огромным письменным столом сидел крупный мужчина лет сорока с гаком. Короткая стрижка темно русых волос, открытый взгляд серо-голубых глаз. Приятные правильные черты лица можно назвать мужественными, но дело портил легкий какой-то женственный подбородок, пухлый, с ямочкой посередине.

Девяткин задержал взгляд на двух самурайских мячах с длинными рукоятками, висевших на стене за спиной хозяина — знаки власти и силы. Человек отодвинул бумаги, бросил ручку, подошел, крепко пожал руку гостю, усадил его в кресло на гнутых ножнах, но сам остался стоять. Без долгих предисловий Дробыш предложил перейти на «ты». И сделал это первым. Он сел на угол стола так, что одна нога раскачивалась, а другая упиралась в пол.

— Знакомые лица, — Девяткин кивнул на фотографии, стоявшие на отдельном столике у стены. — Среди прочих Стас Тухлый. Он же Немец. Я его как-то задерживал… За незначительное правонарушение. Челюсть сломал одному мужчине. И что-то с женщиной сделал. Голову проломил что ли…

— Кто из нас не совершал ошибок? Теперь это крупный бизнесмен, уважаемый человек Станислав Грибков.

— Да, да, бежит время…

— Как тебе мои апартаменты? — спросил Дробыш, но не стал дожидаться ответа. — Понимаю… Мне самому тут не того… Чувствую себя… Ну, будто это не мой дом. Архитекторы тоже допускают ошибки. Кстати, из Франции специалист. Я ему говорил, что эти излишества, колонны, портики, широкие каменные лестницы, — слишком напыщенно, вычурно. А я человек простой, это ни к чему. Но парень заупрямился. Я решил не мешать. И поплатился. Не люблю бывать в этом доме.

Девяткин вспомнил свою холостяцкую малогабаритную квартиру, пыльную и жаркую летом, холодную зимой. Окна, выходящие на вытоптанное пространство заднего двора и противотуберкулезный диспансер, где днем коротают время больные люди, а ночью их место занимают бродяги. Вспомнил разговоры соседей, хорошо слышные через стену. И кивнул, стараясь выразить понимание и сочувствие трудной жизни Дробыша.

— Да, уюта не хватает.

— Представляешь, каково мне тут? — вздохнул хозяин. — Особенно одиноко осенью. Дождливыми вечерами, когда слуги уходят в свой флигель, а я остаюсь один. Ветер, дождь… Чувствую себя хранителем музея. Ужасно…

— Вам надо сохранять спокойствие.

— Какое тут к матери спокойствие… Сначала учитель моей дочери утверждает, что я насиловал Инну. Я был за границей и не сумел прекратить все это издевательство на ранней стадии, когда уголовное дело еще не возбудили. Когда вернулся, просто впал в ступор. Сюда явился следователь, в комнатах Инны провели обыск. Затем эту девочку, еще в сущности ребенка, допросили в присутствии двух моих адвокатов. Естественно, Инна расплакалась, у нее началась истерика.

Дробыш взял салфетку и вытер лоб.

* * *