Погоня за наживой

— Да вы двигайтесь больше сюда: здесь еще так много места! — дергала она своего соседа за рукав его парусиновой рубахи...

— Вам надо сесть в вашу повозку: мы сейчас въезжаем в город! — прервала Адель интересный рассказ о том, «как в горах скучно, дико, какая тоска грызла его, и даже пребольно; и что если бы только не надежда...»

— Так вы к нам завтра? — спросила она.

— Завтра утром, как только возможно рано; прямо из штаба!

— Я постараюсь, чтоб вас приняли... Мама, m-r Ледоколов протягивает тебе руку... Мама, да что ты так задумалась?

— Подождите, минуту подождите... — заторопилась Фридерика Казимировна. — В моей голове созревает план. Зайдите с этой стороны: мне надо вам сказать...

— Мне? — удивился Ледоколов и забежал с другой стороны экипажа.

— Нет, не могу, не могу... У меня не хватает решимости. Я лучше вам напишу...

Фридерика Казимировна вытащила записную книжечку и принялась что-то поспешно царапать карандашиком. Ледоколов терпеливо ждал; Адель готова была расхохотаться.

— Возьмите, но прочтите только тогда, когда мы успеем подальше отъехать! — сунула madame Брозе бумажку в руку Ледоколова. — До свиданья!

— До свиданья!

— Пошел!

Гремя полудюжиной бубенчиков и расколотым колокольчиком, вся окруженная облаками пыли, вынеслась из-за поворота почтовая тройка, обогнала коляску и приближалась уже к остаткам триумфальной арки. Проезжий приподнялся в своем тарантасе, изумленными глазами посмотрел на дам, потом на Ледоколова, приподнял фуражку, хотел было остановиться, но, вероятно, раздумал и понесся дальше.

— Катушкин! — вскрикнули разом обе дамы.

— Мама, ведь ты говорила... — начала было Адель.

— Ах, как у меня бьется сердце! Ах, как бьется! — волновалась madame Брозе.

— Что это ты написала Ледоколову?

— Не спрашивай... это решается моя участь... в этих строках... Ада, милая моя, ты ведь все уже знаешь! Ты молода, перед тобой еще так много, а для меня ведь это может быть уж последнее! — истерически зарыдала Фридерика Казимировна. — Не отнимай его у меня, Ада, не отнимай! — всхлипывала она, пытаясь удержать душившие ее рыдания. — Ты, Павел, не говори никому то, что видел, никому... я тебе пять рублей дам за это...

— Благодарю покорно... не наше дело; я вот ежели что насчет сбруи или там... Вправо держи там!.. Долгушка!

— Я думала было, что это так, ничего; но теперь, когда увидала его после такой долгой разлуки, Боже! Я не знаю, что со мной делается!

— Эк тебя! Да успокойся, мама. Да ну, полно! Смотри, вон сюда глядят, пальцами показывают!

— Дай флакон!

Коляска плавно покатилась по городским улицам.

***

Ледоколов быстро развернул полученную бумажку, пробежал ее и обомлел; пробежал еще раз и покраснел до самого ворота рубахи. Он, казалось, не верил своим глазам и еще раз принялся перечитывать неверным, дрожащим почерком нацарапанную записку.

«Сегодня ночью приходите к нам в сад, Лопатин не знает еще о вашем приезде — это отклонит всякое подозрение с его стороны. Садовая стена не так высока, особенно из переулка. Ваша...»

Больше ничего не было в этой записке.

«Садовая стена не так высока...» — бормотал ошеломленный Ледоколов.

— На станцию, что ли? — спрашивал его ямщик, придержав лошадей на перекрестке.

«Особенно из переулка...»

— Чего? В федоровские номера! — очнулся Ледоколов и еще раз принялся перечитывать курьезную записку.

XXIV Опять в саду

— Конечно, обидно-с, и далее весьма разорительно... но чтобы, на сем основываясь, полагать, что дело надо бросить, — это будет, как есть, напротив. А при должном окончании следствия и при открытии виновников, даже убытки все вернуть можно, потому — присудят! — говорил Катушкин в кабинете Ивана Илларионовича, прихлебывая с блюдечка и поглядывая на кончик своей сигары.

— Вернут убытки?! Где уже тут вернуть убытки! — уныло вздыхал Лопатин, совсем распустившись в своих покойных креслах.

— Как есть. Теперь извольте видеть, что здесь подведена механика, — это положительно известно: следы все в наших руках; откуда все дело шло, тоже не трудно угадать!

— Он, он, несомненно он... Ну, сторонка! — вздохнул еще протяжнее Лопатин.

— И ежели бы только в руки нам очевидную улику, такую, чтобы, значит, совсем мат, безо всякого разговору, ну, и шабаш...

— Ну, сторона!

— Ничего не сторона: везде так заведено, что друг под дружку подкапываются, а особливо по нашему коммерческому делу. Там вот на такой манер, а здесь вот на эдакой. Да это еще что; случается, что и до головы добираются, не то что...

— Ну, вот, вот! — тревожно заговорил Иван Илларионович. — Я и говорю: мы вот тут сидим, а они...

Он поспешно встал, подошел к окну и опустил тяжелую портьеру.

— Оно, конечно, осторожность не мешает, — улыбнулся Катушкин, глядя на хозяйский маневр, — но тоже и в уныние приходить не приходится!

— Осторожность — не уныние. Всяк должен себя оберегать; положим, без риска нельзя. Вот мы попытались рискнуть — приехали сюда, дело завели, а тут вот оно что вышло... Тс!.. Слышали?

— Ничего не слыхал. Гм!..

— Зачем дальше искушать судьбу, зачем?

— Так, значит, дело бросить?