Погоня за наживой

Дамы эти были очень чистоплотны, потому что умывались по нескольку раз в день, и нарочно приставленная к их номеру горничная то и дело приносила в кувшинах свежую воду и выносила обратно все, что оказывалось лишним.

Дамы эти были крайне нелюбопытны, потому что решительно не хотели высунуть носа из своего номера, не подходили слишком близко к окнам; и когда отворялась дверь, чтобы пропустить человека с подносом или горничную, то случайно мимопроходящие (а их каждый раз было по нескольку человек разом) никак не могли видеть в комнатах ничего, кроме чего-то шелкового, светло-лилового, перекинутого через спинку одного из кресел, да угла плетеных ширм, на котором висела маленькая дорожная сумочка.

А между тем в номере 26-м, в антрактах между завтраками, обедами, ужинами и чаями, велись следующие разговоры:

— Мама, да ведь это, наконец, ужасно скучно... — чуть не плакала хорошенькая Адель, тоскливо бродя из угла в угол и щелкая по паркету каблучками своих изящных шелковых туфель.

— Что же делать? Надо ждать! — спокойно произносила Фридерика Казимировна, сидя с ногами на диване, что было любимой ее позой.

— Эти четыре дня тянулись для меня бесконечно. Мне кажется, что это было так давно, давно, как мы оставили каюту парохода. Шутка ли: четыре дня!..

— Терпение, — это все, что я могу посоветовать!

— Я умру со скуки!

— Не умрешь!

— Ах, Боже мой, Боже мой! Этот проклятый Катушкин не едет... свинья, дурак, рябая рожа!..

— Почему ты думаешь, что у него рябая рожа; ведь ты его никогда не видала?..

— Я сама не знаю; мне так кажется...

Несколько минут молчание. Фридерика Казимировна сидит, не меняя позы; Адель ложится на кровать.

— Мама!

— Что, дитя мое?

— Разве мы не можем сами ехать дальше?..

— Нет!

— Это почему?

— Ты знаешь, что у нас нет почти ни копейки; если заплатить по тому счету, что сегодня прислал наш хозяин, то у нас... впрочем, что же я говорю, даже и половины счета мы заплатить не в состоянии!

— А если Катушкин не приедет?.. — понизив голос, спрашивает Адель и даже на локте приподнимается.

— Тогда... Ах, Ада, какие ты глупости говоришь!

— А если Катушкин не приедет?.. — настойчиво повторяет Адель.

Фридерика Казимировна, в свою очередь, начинает тоскливо пожиматься на диване.

— Не съесть ли нам чего-нибудь? — спрашивает она и протягивает руку к столовой карте.

— Нет, ты мне скажи: что, если Катушкин не приедет?

— Этого быть не может, не может, не может! Ах, да не расстраивай меня, Ада: мне и без того...

— Что?..

— Конечно, сомнения быть не может никакого. Иван Илларионович не такой человек; ну, что-нибудь задержало... вот и все. Надо ждать и ждать...

— Разве котлетку из телячьих мозгов?.. — говорит Адель.

— Позвони! — говорит Фридерика Казимировна.

— И что мы все сидим взаперти, что мы прячемся? — опять начинает волноваться Адель.

— Вероятно, так нужно!

— Странно: мы едем по приглашению Ивана Илларионовича в Ташкент; мне там предлагают место... Разве в этом есть что-нибудь предосудительное?..

— О, помилуй, что за глупости. Но вот видишь; Лопатин писал мне (ведь я показывала тебе это письмо), он писал мне, чтобы мы... как это он выразился так, очень эдак... — Фридерика Казимировна сделала какой-то округленный жест своей пухлой рукой.

— Чтобы мы «дорогой не очень кидались всем в глаза!» — напомнила Адель.

— Да, вот ты сама видишь. Я не знаю, почему это нужно Ивану Илларионовичу, но отчего же в угоду ему не соблюсти этого инкогнито. Это даже довольно интересно; знаешь, в романах это случается довольно часто: какая-нибудь герцогиня или...

— Удивительно интересно: тоска эдакая!

— Ты просто хандришь!

— Да, да, да, да… — расходилась Адель.

— Да тише же!

— Мама, пойдем вниз к общему столу!

— Что ты! Ни за что!..

— Там так весело; шумят так, разговаривают!

— Но ты забыла, что там неудобно быть дамам?

— Неправда: соседки наши обедают там, из номера напротив тоже, из нижнего этажа целое семейство, только мы одни...

— Инкогнито! — протянула Фридерика Казимировна.

— Ну, ты, мама, и сиди со своим «инкогнито», а я пойду одна...

— Адель, ты ужасно можешь напортить!

— Это еще почему?

— Ах, Адель, как я могу объяснить тебе это понятно? Ну, вот видишь ли... Да что же это, в самом деле, Катушкин не едет?

Фридерика Казимировна чуть не заплакала.

— Знаешь, мама, каждый раз, как отворяют нашу дверь, я смотрю в щелку, сквозь ширмы, и вижу всегда одного и того же господина... Он меня начинает немного занимать...

— Удивительно интересно торчать перед дверью: должно быть, делать больше нечего...

— Василий ли входит, Дуняша ли, каждый раз, чуть приотворится дверь, он уже тут!

— Шалопай какой-нибудь. Их много теперь туда едет!

— Он немного похож на Жоржа, только значительно старше!

— Ого, ты успела рассмотреть!

— Тут еще одного я заметила, блондин с длинными усами: у него четыре собаки, и он их все дрессирует в коридоре.

— Ах, этот Катушкин, эта неизвестность!..

— Терпение — это все, что я могу посоветовать! — передразнила свою мать Адель.

Василий, трактирный слуга, внес поднос с порцией мозговых котлет. Адель кинулась к ширмам и приложила глаза к щелке.