Погоня за наживой

Он сидел на передней лавочке, подобрав под себя ноги и боясь пошевелиться. Ему было страшно неловко, ноги у него затекли, и в коленях бегали мурашки, но он стоически выносил свое стесненное положение, боясь потревожить дам.

— Какую ужасную ночь мы должны будем провести! — стонала Фридерика Казимировна.

— Ничего-с; может, скоро ямщик подъедет! — утешал ее Катушкин.

— Иван Демьянович...

— Что прикажете-с?

— У вас есть пистолеты?

— Как же-с; мы в степь без оружия никогда не ездим, только теперь пока не требуется, они в чемодане уложены...

— А что, здесь есть бандиты?..

— Нет, бандитов не водится!

— Да ведь это горы; мы ведь в горах?

— Так точно, Губерли прозываются, отрог Уральского хребта, а там дальше пойдет...

— Мама, как хочешь, а я отворю!

Адель взялась за тесьму.

Опять вспыхнула яркая молния, опять взвизгнула на все Губерли Фридерика Казимировна. На этот раз струсила и сама Адель; она быстро отодвинулась от окна и смотрела в него широко раскрытыми, испуганными глазами.

Чье-то бледное, бородатое лицо мелькнуло за напотевшими стеклами окна. Свет молнии словно голубоватым бенгальским огнем осветил высокую фигуру в плаще, в башлыке, стоявшую у самой экипажной подножки.

— Что я видела... — шептала Адель.

— Ада, не пугай! — волновалась госпожа Брозе.

— Ямщик, ты, что ли ? — громко окликнул Катушкин. — Фридерика Казимировна, позвольте, я выйду; может: помочь что нужно...

— Ах, нет, сидите; не пущу, в такую критическую минуту мы будет одни!

Рука без перчатки показалась у самого стекла и легко постучала в окно. Адель заметила блестящий перстень на одном из пальцев таинственной руки.

— Я — проезжающий. С вами случилась одна из дорожных неприятностей. Не могу ли я быть вам чем-нибудь полезен?

— Это он, мама, — тихо произнесла Адель, — наш самарский vis-`a-vis!

— До станции недалеко; вы, вероятно, скоро доедете. Нельзя ли вам поторопить нашего ямщика? — поспешил произнести Катушкин.

— Ради Бога. Мы здесь задыхаемся! — крикнула Адель.

— Отворите окно...

— Ни за что... Ах!.. — крикнула в свою очередь Фридерика Казимировна.

Даже Ледоколов вздрогнул от страшного громового удара, прервавшего переговоры.

— Это где-нибудь близко в скалу ударило! — говорил ямщик с козел ледоколовского тарантаса.

— Мой экипаж к вашим услугам, и я довезу вас до станции, если вам угодно! — предложил Ледоколов.

— Ах, как это хорошо; маменька, дайте мне мой большой платок! — обрадовалась Адель.

— Э, гм... — замялся Иван Демьянович.

— Я не поеду ни за что, я не решусь! — говорила госпожа Брозе.

— В таком случае я поеду одна! — объявила Адель.

— Ада...

— Тяните к себе дверцу, у меня не хватает силы! — крикнула девушка Ледоколову.

— Ада... Ада...

Сильный порыв ветра обдал мелкими брызгами дождя всех пассажиров, когда Ледоколов распахнул дверцу дормеза.

— Я вас перенесу на руках!

Он протянул руки.

— Ада, Ада, дитя мое!..

— Как хорошо, как свежо!

Тарантас Ледоколова стоял шагах в трех, не более, от дормеза; на одно только мгновение почувствовала Адель, как две сильные руки подняли ее на воздух; затем она уже сидела в тарантасе, прижавшись в угол и смеясь во все горло: ей вдруг стало почему-то необыкновенно весело.

— Мама, мама, скорее! — кричала Адель.

— Пожалуйте! — протягивал вторично руки Ледоколов.

— Ни за что!

— Мама, да идите!

— Что же, Фридерика Казимировна, теперь уж все одно-с: пожалуйте! — вздохнул Катушкин и добавил как бы про себя: — Своенравная барышня!

— Ай! — ступила было на подножку г-жа Брозе и опять попятилась назад.

— Смелее! — ободрительно говорил Ледоколов.

— Я уж при экипаже останусь; так вы уж похлопочите там на станции, чтобы насчет колеса... станционному скажите: от Лопатина, Ивана Илларионовича, он знает! — обратился Катушкин к Ледоколову.

— Непременно. Пошел!

Через минуту звон колокольчика под дугой ледоколовской тройки чуть слышался в вое ветра и глухом шуме проливного дождя.

Иван Демьянович завернулся в шинель, вытянулся во всю длину дормеза, подсунул себе под голову подушку, под бок другую, закурил папиросу и стоически принялся ожидать результатов своего поручения.

«Гувернантка — ха, ха! Несдобровать Ивану Илларионовичу с этакой гувернанткой, да-с! — начал он свои размышления. — При таком, так сказать, оживлении нашего тракта народу едет всякого много... гм! Глаза молодые, разбегутся... услужливость эта проклятая, — ну, и шабаш! Да мне-то что? Только бы довести да сдать»...

Он опустил стекло и выбросил окурок.

«Симсон сказывал, — продолжал думать вслух Иван Демьянович, — что за леший такой? Меня знает, Лопатина знает, всех знает. Расспрашивал, что и как, — подозрительно! Да ведь приметы какие — ничего не разберешь! Всех перебрал — подходящего нет... Что за черт, право, в самом деле? Тс! Едут никак»...

Ему послышался как будто топот конских ног по дороге; прислушался — ничего не слыхать.

Ивовый пень, подмытый дождевыми потоками, сполз со своего места, навис над обрывом и — рухнул в воду. Кони, привязанные к дышлу, шарахнулись и стали рваться; тяжелый дормез заскрипел и покачнулся.