Погоня за наживой

Колымага, дотащившись до станции, остановилась. Лаучи, молча, не обращая никакого внимания на тарантас и двух русских путешественников, словно их тут и не было, принялись отцеплять постромки и выводить верблюдов. Внутри колымаги незаметно было никакого движения; оттуда только слышался храп и тяжелое, носовое дыхание спящих.

«Пойти, поглядеть», — подумал Бурченко и подошел к колымаге. Надо было встать на подножку, чтобы заглянуть внутрь. Так он и сделал. С противоположной стороны в это время лез Ледоколов.

Шесть женщин, пять молодых и одна преклонного возраста, необыкновенно развитых, ожирелых до того, что все формы лоснились, спали на перинах. Между жирным затылком в чепце и углом кованного сундучка торчали тараканьи усики и длинный красный нос чистейшего кавказского типа.

— Наблюдаете? — произнес Бурченко, заметив, с каким вниманием созерцал его vis-`a-vis интересную картину.

— Что же это такое?..

— Я полагаю, это тоже горные инженеры. Однако, это уж слишком! Как ни интересно все это, но наблюдать на таком близком расстоянии...

Бурченко соскочил с подножки, Ледоколов тоже опустился на землю. В колымаге послышалась возня; нога в туфле спряталась, вместо нее высунулась черномазая голова восточного человека, оглянулась, щуря на солнце заспанные, маслянистые глаза, и стала вылезать.

— Уф... как же жарко!.. — послышался женский голос. — Ой, как мине хочется пить! — говорил другой женский голос.

— Амалат Богданович, у вас бутилка?..

— А я же почему знаю... — отвечал Амалат Богданович и, заметив посторонних, поспешил оправить свой архалук с нашитыми на груди патронами и закрутил ус. — Мое почтение... Мы тоже проезжаем в Ташкент... Здесь можно пить чай?.. — почему-то обратился он к Ледоколову.

— Отчего же нельзя, — отвечал за него Бурченко, — В степи просторно, и чай пить никому не возбраняется!

— Очень это хорошо... Боже мой, Боже мой! И отчего это только так жарко?.. У нас, в Шемахе, тоже очень жарко; в Варшаве не так чтобы совсем; в Петербурге тоже очень хорошо, там не жарко...

— Не может быть? — удивился Бурченко.

— Нет, не жарко. Вот в Ревеле и в Кенигсберге...

— Не случалось!

— Прекрасный город... Вы бывали в Ташкенте?

— В Ташкенте был.

— Вот и мы едем в Ташкент... Да что же вы спите все? Вставайте, вылезайте; здесь будем пить чай и гулять будем немножко!

Из колымаги выбросили большой ковер. Амалат Богданович ухватил его за угол и поволок на то место, где ложилась тень от их экипажа. За ковром последовало несколько подушек, наволочка с булками. За всем этим полезли девицы, за девицами пожилая дама с самоваром под мышкой и двумя металлическими чайниками. Кавказец почтительно принял от нее посуду и помог ей спуститься на землю.

— Ставь самовар, Амалат... Пусти меня тут сесть, Каролина! — произнесла почтенная дама и лениво, с самой сладкой миной, раскланялась с нашими приятелями.

Амалат засуетился над самоваром, пыхтя и раздувая его трубу, и осторожно закупоривал бочонок, из которого наливал воду.

— А нельзя будет полюбопытствовать, — обратился Бурченко к восточному человеку, — что именно вы предполагаете устроить в Ташкенте?!

— Новый ресторан!

— Ну, а вот эти барыни, что же они будут делать?

— Будут подавать господам кушанье и играть на арфе! — серьезно ответила за своего мужа Августа Ивановна.

— А что, позвольте теперь вас спросить... — обратился, в свою очередь, восточный человек к малороссу.

— Что прикажете?

— Когда вы изволили быть в Ташкенте, не было там еще ресторанов?

— Таких, как ваш, еще не было, да и теперь нет. Вы первый!

— Ой, как же это хорошо! Слышите, Августа Ивановна, мы первые!

— О!.. — осклабилась почтенная дама, — Вы, господа, к нам, пожалуйста, заходите, когда мы устроимся...

— Непременно...

***

— А близко здесь аулы? — спросил киргиза Бурченко.

— Должно быть, недалеко. Вон, видишь, солнце? Оно теперь уже на низ пошло, как дойдет совсем до земли, можно назад успеть вернуться!

— Ну, поезжай в аул!

— Зачем же ты в аул посылаешь?

— А по своему делу. Сделаешь — целковый дам!

— Что же тебе там надо?

— Скажи там бию, или кто там есть постарше, чтобы прислал сюда лошадей или верблюдов отвезти наш тарантас в аул. Скажи мол, купцы едут; хотят у них погостить!

— Купцы? — киргиз подозрительно посмотрел на проезжих.

— Известно, купцы, а ты думал: чиновники?

— То-то. Ну, я там скажу. Давай целковый!

— Половину на, а остальную — когда приведешь лошадей. Ты скажи им, что я за лошадей тоже заплачу, слышишь?

— Слышу-у... Эх!.. Далеко как аул, очень далеко, и так далеко, что не хочется ехать!

Киргиз лениво потянулся и сделал вид, будто собирается прилечь.

— Ведь, экая хитрая свинья: ты же ведь, говорил, что близко, что к солнечному закату назад вернуться можно?

— Да как ехать; если уж очень гнать... Да нет, у меня верблюды очень устали. Не поеду!

— А, ну, хорошо же, так я сам поеду!

Бурченко выбирал глазами между лежащими верблюдами, которого бы взять. Темно-бурый нар, недавно только остриженный, почему-то ему приглянулся больше прочих. Он подошел и взял за волосяной арканчик, продетый в надорванные ноздри животного.