Погоня за сокровищем

Вздохнув, Тина взялась за салфетку, нервно накрутила ее на палец, после перемотала два пальца, сделав из них ножки, потопала по столу, любуясь перетянутым жгутом, походившим на виляющий зад, и хмыкнула над аналогией.

– Прекратите ребячиться, вы через два года станете невестой. Ваш отец считает, что этого времени вам хватит на взросление; я, признаться, склонен усомниться, – в голосе графа вновь проскочила нотка раздражения. – Я задал прямой вопрос и желаю получить прямой ответ. Я хочу знать причину той непотребной сцены, которую имел честь наблюдать. Почему вы оказались под столом, ржущая, как гвардейская лошадь? Иначе ваш смех назвать язык не поворачивается. Ответ, Адамантина!

– Чтоб вас разорвало, – проворчала Тина себе под нос.

– Я все слышу. Отвечать!

– Да стол ваш, и все эти блюда, и вилки, и вообще! – выпалила девушка. – Здесь столько всего наставлено, будто мы собираемся поселиться в столовой.

И она рассказала свою фантазию, краснея, заикаясь, но доводя повествование до конца под темнеющим взглядом его сиятельства. Лакеи прятали улыбки, кто-то хмыкнул и тут же удостоился грозного взгляда хозяина.

– Это все? – ледяным тоном поинтересовался граф.

– Да, – кивнула Тины.

– Иного от вас, Адамантина, я и не ожидал. Теперь приступим к обеду, и, надеюсь, вы порадуете меня хотя бы начальными знаниями этикета. Трапезы в ресторациях мне показали лишь, что вы умеете держать в руках столовые приборы. Жакуе, прочтите молитву.

Один из лакеев выступил вперед и негромким голосом исполнил повеление графа Мовильяра, после чего его сиятельство приступил к обеду. Тина последовала его примеру, упорно отказываясь от блюд, предлагаемых лакеями, и выбирая в приборах то, в чем могла разобраться. К концу обеда довольная собой девушка промокнула салфеткой уголки рта и отвалилась на спинку стула, привычно погладив живот.

– Недопустимый жест, непозволительная поза, – тут же отчеканил его сиятельство. – Сядьте ровно, Адамантина, поблагодарите за трапезу.

– Благодарю, – послушно сказала Тина, теряя появившееся благодушие.

– Теперь можете покинуть столовую. Отдохните с дороги, вам сообщат, когда прибудут гости, и вы сможете предстать перед ними, – граф промокнул губы и поднялся из-за стола.

– Даже нельзя посмотреть ваш особняк? – удивилась девушка.

– Еще успеете. Пока отдыхайте, чтобы не зевать, когда соберутся гости.

И мадемуазель Лоет покорилась, решив оставить исследовательскую деятельность на потом. В отведенные ей покои Тина вернулась в сопровождении лакея, приставленного к ней сиятельным дедом, пока отсутствовала обещанная компаньонка. Лакей, молодой мужчина самой непримечательной внешности, с интересом поглядывал на внучку хозяина, всю дорогу до комнаты бубнившую что-то себе под нос. Из всего ворчания лакей уловил:

– Лопни моя селезенка… Блевать тянет… Дьяволу в зад, – и что-то еще уж вовсе неприличное, но весьма занимательное. Впрочем, уточнять, что означает половина слов, срывавшихся с уст прелестной девицы, мужчина не решился.

Захлопнув дверь перед носом лакея, Адамантина Лоет тут же развязала ленты своих туфелек, задрала подол, дабы не стал помехой, и запустила в полет сначала одну туфельку, после вторую. Затем сознательно ссутулилась и даже прошла вразвалочку, более напоминая сейчас паренька в женском платье, особенно со спины, чем благородную девицу, коей должна была стать после науки его сиятельства. Дойдя до уборной, Тина смачно сплюнула в ночной горшок и почувствовала некоторое облегчение.

– У-уф, – протянула она устало.

Это были тяжелые две недели, в которые уложилась их дорога. Поместье ужасное, дед невыносимый, и путь домой обещал стать долгим и тернистым.

– Я выдержу, – решила мадемуазель Лоет, уже составляя в уме слезливое письмо для папеньки с маменькой. Выглядело оно примерно так:

«Дорогие мои, нежно любимые и единственные люди во всей вселенной, от разлуки с которыми мое сердце рвется пополам.

Знали бы вы, маменька и папенька, как я скучаю. Как тяжко мне в разлуке с вами! Дорога сказалась на моих нервах, и чувствую, что слягу я вскорости с тяжелейшею лихорадкой. Пожалейте свое дитя! Освободите от нестерпимого гнета моралей, нотаций, этикета и его сиятельства. Душа моя истомилась и исстрадалась от тоски по вам, любимые мои родители. Спасите меня! Иначе быть беде. Чувствуя я, что близка моя кончина. Умру во цвете лет, так и не узнав, как же сладка встреча после невыносимой разлуки. Так не оставьте же меня своею милостью и вызволите дитя ваше из паутины светских манер.

Безмерно любящая вас дочь на последнем издыхании,

Адамантина Лоет.

P.S. Папенька, вспомните, я ваше ненаглядное сокровище! Вы сами это говорили, а сокровищами не разбрасываются! Закройте меня дома, пожа-а-алуйста-а-а!!!»

За составлением в уме сего слезливого послания юная мадемуазель Лоет уснула, свернувшись в клубок в глубоком и мягком кресле. Снились ей родной Кайтен, порт, Сверчок, лихо сплевывающий сквозь небольшую щель в передних зубах на башмак Заморыша, и, конечно, родной дом. От горестного всхлипа Тина и проснулась, совсем не по этикету громко хлюпая носом.