Поговори с Дарри

Alex Onyx Поговори с Дарри

Кейман не думал, что всё так плохо. Это же, получается, как часто этот паршивец…!

Его сын, шестнадцатилетний Даррет, лежал на своей перебуровленной кровати, на сбитых комках из простыни, подушек, одеяла и собственных джинсов… И да — пацан делал это. Самоудовлетворялся.

Он был так увлечён, что не заметил, как появился отец. Больше того. У отца промелькнула и совсем жуткая мысль: заметил — но наплевал! Наплевательски продолжал. Ритмично, прогнувшись, закинув голову, закрыв глаза. Хотя — какое там ритмично! И аритмично тоже. Не рука, а бешеная белка. Такое вытворял…

А ведь Кейман шёл поговорить. И как раз об этом. О том, как важно не стать рабом своего тела, выброса гормонов, не скатиться в грязную лужу похоти, тем более такой, окончательно постыдной.

Дело в том, что на сына пожаловалась Агнес. Сначала она застала его в саду, а потом вообще в бассейне!

— Кей, так нельзя. Представь, что по нашему бассейну будет плавать эта… сопля. Гадко! Не понимаю, не понимаю…

— Перестань. Ну что ты… — Кейман выключил ночник над кроватью, чтобы не видеть полное возмущения, да и просто полное лицо жены.

— Надо, чтобы перестал он! — взвилась жена, включив ночник обратно. — Кей, я бы и сама с ним поговорила. Но не могу!

— Ты мать. Мать может предостерегать от ошибок. Объяснять. Это нормально.

— Не нормально. Я женщина! А это ваши мужские дела, ваши мужские…

— Тела, — вздохнул Кейман. Он плохо представлял себе такой разговор. «Дарри, сынок, как же так?..» — только это и крутилось. Да и вообще вся эта тема просто в голове не укладывалась. — Я поговорю, — пообещал он, ещё раз вздохнул и затих. Думал: может, как-то само рассосётся? Вряд ли Агнес будет настаивать на разговоре, если больше его за этим не застанет. Ей и самой тяжело и неприятно.

Но она застала. В пятницу вечером, опять в саду.

— Я поговорю, — сказал Кейман уже другим тоном. Теперь он знал, что поговорить придётся.

В памяти всплывали всякие мелочи: вот Дарри делает первый шажок (боком, боком, он шагал, как гномик из «Мелкотня-сити»!), вот он строит башню из мокрого песка (зелень бутылочного стекла — окошки — сияют так, что он щурится!), вот он делает макет светофора… А ВОТ ОН ДЕЛАЕТ ЭТО, ЭТО, ЭТО… И его джинсы лежат так же, слегка раздвинув ноги, как и он сам! Дарри, сынок, как же так?

Всю первую половину субботы Кейман обдумывал, что и как следует сказать, собирался с силами и мыслями, а теперь — ЭТО!

— Дарри! — громко крикнул он каким-то неожиданно высоким голосом. — («Господи боже, что это я визжу, как баба?!»)

Паршивец перестал работать рукой, но не убрал её и остался лежать на спине, не открывая глаз. Не прикрылся и даже ноги не сдвинул.

К Кейману подступила какая-то нефизическая тошнота. При обычной тошноте кажется, что тебя сейчас вывернет, что вынырнет проветриться всё твоё нутро, а сейчас ему казалось, что вывернет его мозги, всё, что он думал, помнил, знал — всё содержимое головы, прямо сюда, на ламинатные ромбики.

— Я… — начал Кейман, но сын, резко усевшись и накинув на чресла простыню, серьёзно и даже как-то проникновенно сказал:

— Папа, нам надо поговорить.

— Я тоже… тоже так думаю…

— Сядь, пожалуйста, сюда, — похлопал он ладонью по кровати.

— Спасибо, я постою, — ответил Кейман как в автобусе и вытер пот со лба кончиками пальцев.

Вернее, только растёр — лоб был сильно потным, и не только лоб. Кейман весь вспотел. Нервы.

Он не был сильным человеком и знал это о себе, и в принципе себя не корил. Он цитировал Соулера: «Настоящая сила — быть тем, кто ты есть, даже если ты слаб».

А вот Агнес не была поклонницей этого гениального писателя и частенько пеняла супругу на его бесхребетность. Так у неё назывались и элементарная вежливость (здоровается с соседями по участку, а те не всегда отвечают), и глубокий такт (не послал похмельного бомжа, пославшего его), и простая человечность (не пнул собаку, пытавшуюся его тяпнуть — но не тяпнула же!). Даже загородный дом с бассейном и садом только подтверждали его безволие — всё это не было его достижением, а только досталось ему от старшего брата, внезапно почившего, зато с каким хребтом!

Вот и сейчас, стоит ему появиться из комнаты Даррета, как возникнет Агнес, а в глазах у неё возникнет вопрос: ну, как? И не в смысле «ну, как ты, дорогой?», а в смысле: «ну, как? поговорил?». И хорошо бы ему не мямлить. Самолюбие просто умоляло не подставлять его под очередной удар, да ещё и по такому ужасному поводу. Поэтому надо было собраться. Прийти в себя. И поговорить.

— Дарри. То, чем ты занимаешься, в принципе физиологично. Но важно, очень важно понимать…

— Папа, ты когда-нибудь любил?

Сын смотрел на него такими ясными глазами, таким простым искренним взором, что Кейман совсем растерялся и запутался. Любил, не любил… При чём тут это?