Поговори со мной

Она была женщиной властной и решительной. Для меня всегда было секретом, как уживался с ней дед, потому что она не терпела чужого мнения. Всё, что ей нужно было от людей, это исполнение чётко придуманных ею правил. Она просто не выносила, когда люди занимаются тем, что не приносит пользу ей и её идеальному домашнему порядку. А я, в свою очередь, не переносил чешек на блюдечках, аккуратно расставленных в порядке возрастания по полочкам и идеально белых стен, увешенных шитыми тряпками. Как-то в детстве я решил навести в этом доме свои порядки и изрядно потрепал небольшой кухонный сервиз, за что потом поплатился, можно сказать, целым месяцем своей жизни. С тех пор я не прикасался к этим красивым чайным наборам, хотя, как говорила бабка, руки у меня чесались. У неё была мания. Она уставляла все поверхности бесполезными, но, по её мнению, красивыми вещами, с которых ежедневно стирала пыль, потому что бардак она тоже ненавидела.

Дед был полной противоположностью бабки. Со мной он практически не разговаривал, как, впрочем, и с ней. Он вообще редко бывал дома. Рано завтракал, поздно ужинал и появлялся на час днём ради обеда. Он был достаточно крепким мужиком, способным на многое, но предпочитал проводить свою жизнь среди однородных жёлтых и зелёных полей, рассекая по ним на тракторе. Он выращивал пшеницу, овощи, яблоки и ягоды целыми плантациями, так же, как и большинство жителей нашего захолустья, а потом продавал это всё городским предпринимателям. Много заработать на таком бизнесе не удавалось, но, чтобы содержать дом и бабку, ему хватало, а на большее он никогда и не замахивался. Зимой, работы было катастрофически мало, но он всё равно не задерживался дома, день ото дня гостя у своего лучшего друга, который был наполовину сумасшедшим. Сколько я его знал, он жил в доме напротив в полном одиночестве. Ходили слухи, что когда-то у него была семья, но потом она вся то ли вымерла, то ли разъехалась. В общем тот дед остался один. Но он нисколько не страдал, так как всё время был занят тем, что гнал самогон в большом сарае за домом. Из-за своего пристрастия он пользовался большой популярностью. Его знал не только мой дед, но и все деды нашей деревни. Периодически они сплывались на его участок большой старческой кучей и его маленький дом, который был чуть ли ни в два раза меньше сарая, наполнялся запахами старья, сигаретного дыма и чего-то давно забытого.

– Сергей! Сколько тебя можно ждать? – поинтересовалась бабка с кухни.

Я положил спичечный коробок на столик и пошёл на кухню. На столе стояли запечённые овощи – самая ненавистная для меня пища.

– Ты руки-то помыл хоть? Здоровый лоб вымахал, а всё за тобой как за младенцем бегаю. Вот, родила тебя мамка на мою голову. Я-то своих уже вырастила, слава богу. И мне больше такого счастья не надо… – она раскладывала по тарелкам своё варево и ворчала каждый раз одно и то же, словно по пластинке.

Я взял со стола кусок хлеба и, развернувшись, удалился.

– Сергей! Вернись и поешь, как человек! Кому я сказала!

Но мне не было дела до её слов. Я завернул за угол и скрылся за небольшой дверью. В эту комнату бабка предпочитала не заходить, потому что здесь царил мой творческий беспорядок, а у неё на беспорядки была сильнейшая аллергия. Я закрыл щеколду и сел на кровать напротив старенького стола. А потом взял ручку и принялся писать.

Спустя пару часов я заметил, что за окном стемнело, а буквы, ритмично появляются из-под моей руки одна за другой, соединяясь в знакомые, но совершенно потерявшие смысловую связь друг с другом, слова. Я не думал о смысле того, что писал. Я не испытывал особой радости от того, что писал. Меня не интересовал текст, и рука уже болела. Но мне было всё равно, потому что это монотонное занятие успокаивало больше, чем раздражало.

Писательство – это то, чем я занимался с самого раннего детства, с тех пор как научился писать. Оно давно мне не было интересно, как сфера деятельности, но зато помогало успокоить нервишки. Ну а кроме того я знал, что моя мать когда-то писала. Именно такой я её помнил: молодой, чуть уставшей и с пером в руке. Не знаю, почему, но она, в век технологий, почему-то предпочитала писать перьями и чернилами, вместо обычной ручки. Она говорила, что это её вдохновляет. Когда я был маленьким, она писала мне сказки. Про каких-то там пиратов, разбойников, рыцарей. Я плохо помнил эти сказки, они почему-то не отпечатались в моей памяти. Зато я отлично помнил, что никогда в жизни не путешествовал, как и она, всю жизнь писавшая о путешествиях, но не бывавшая ни где, кроме своего родного Петербурга. И мне передалась её любовь к путешествиям и к городу, потому что там прошло моё детство, и там я был счастлив, а здесь, в заброшенном захолустье, чувствовал себя отбросом общества.