Поговорим о демографии

Да, люди почтенного возраста обретают не меньший удельный вес, чем молодежь, притом отнюдь не только в статистическом смысле слова. Все значительней их место в обществе, все заметнее их роль. Но это, так сказать, групповой портрет. А индивидуальный облик каждого? Он тоже изменился неузнаваемо.

Вспомним еще одну стародедовскую мудрость: «40 лет — бабий век». Она поистине драгоценна. Как древняя затертая монета в собрании нумизмата. Но смешно пускать ее в обращение, если у нее только одна ценность — историческая.

Вот одно из впечатлений английского статистика Артура Юнга, которые вынесены им из путешествия по Франции незадолго до революции, начавшейся там в 1789 году. Однажды ученый разговорился с женщиной, которой на вид можно было дать все 60. И с удивлением узнал, что ей, согбенной, морщинистой, всего 28 лет! Выяснилось, что она влали-ла жалкое существование: ужасающая бедность, семеро детей, мал мала меньше… Впрочем, нечто подобное автор мог бы наверняка увидеть и у себя на Британских островах, и в других странах.

Примерно череа полвека, изображая тогдашнее французское общество, Бальзак вывел героинями 30-летних дам. «Это было своего рода революцией в литературе и в жизни, — писал профессор А. Рубакин, — так как в этом возрасте женщина считалась чуть ли не старухой и если фигурировала в романах, то как мать или чуть ли не бабушка, а не как существо, способное еще любить и наслаждаться жизнью». По тому же поводу профессор Б. Урланис заметил: «Кто же не согласится с тем, что в наши дни женщину не только в 30, но и в 50 лет не назовешь старухой!» Такого рода «передвижку» советский демограф отмечал, разумеется, не только у прекрасного пола.

Начало глубокой старости на рубеже XVI–XVII веков относили к 50 годам (такое мнение разделял, например, английский философ Френсис Бэкон). А в конце XIX столетия — уже к 60 годам. Что и засвидетельствовал баварский статистик Георг Майр.

В 1963 году Всесоюзная конференция геронтологов приняла такие определения: старые— это те, кому 75 лет или более (если свыше 90, то они уже долгожители). Тех же, кому от 60 до 75, можно назвать разве лишь пожилыми. Не исключено, что и эта классификация со временем будет пересмотрена. Но, какой бы она ни оказалась, одной из гуманнейших задач общества останется такая — сделать все возможное, чтобы ни у кого не было повода сказать: старость — не радость.

Стремление к счастью естественно в любом возрасте, даже самом преклонном. Изначально присущее человеческой природе, оно, по словам Энгельса, «должно быть основой морали». Можно ли забывать об этом, когда решается вопрос: на какое долголетие ориентироваться людям?

— Простите, а что есть счастье?

— Сакраментальный вопрос! Найдутся, вероятно, тысячи ответов на него. И все же, сколь бы они ни разнились, «опыт превозносит как самого счастливого того, кто принес счастье наибольшему количеству людей» (Маркс). Ведь, «занимаясь самим собой, человек только в очень редких случаях и далеко не с пользой для себя и для других удовлетворяет свое стремление к счастью» (Энгельс).

— Хорошо, а как найти это самое счастье — и для себя, и для других?

— Точный, тем паче универсальный алгоритм поведения тут едва ли возможен. Однако некоторые его слагаемые известны давным-давно. «Несомненное условие счастия есть труд, — считал Лев Толстой, — во-первых, любимый и свободный труд; во-вторых, труд телесный, дающий аппетит и крепкий, успокаивающий сон».

«Не бойтесь перетрудиться!» К этому призывает специалист, который в данном случае заслуживает особого внимания. Почему — увидите чуть позже. А пока послушаем, что он рассказывает о себе.

«Когда я в 18 лет поступил в медицинскую школу, я был настолько захвачен возможностью заниматься исследованиями, что приучил себя вставать в 4 утра и работать с очень небольшими перерывами до 6 вечера. Мать тогда говорила мне, что подобный образ жизни нельзя долго выдержать. И что он, несомненно, доведет меня до нервного расстройства. Сейчас мне 66 лет. Я по-прежнему встаю в 4 утра и работаю до 6 вечера. Мой образ жизни доставляет мне огромное удовольствие».