Поговорим о демографии

Вероятно, даже бравому рубаке Генриху II становилось не по себе при мысли об уже занесенной над ним косе Смерти. Быть может, это-то как раз и помогло исполниться Нострадамусову предсказанию? Не смея усомниться в предначертаниях судьбы, поддавшись фаталистическому самовнушению, король мог вести себя и более отчаянно, и менее уверенно, чем когда-либо раньше. Искать, что называется, собственной погибели. А у обладателей короны, даже не столь охочих расставаться с ней ради рыцарского шлема, не было острого недостатка в удобных случаях навсегда лишиться радости носить любимые головные уборы из металла — вместе с их менее ударопрочной опорой, которую короли, бывало, роняли с плеч не без активной посторонней помощи.

— А демографические «гороскопы»? Что могут сказать они нам, кроме; того же «мементо мори», сдобренного, правда, научно строгой цифирью, но оттого не более утешительного? «Летай иль ползай — конец известен: все в землю лягут, все прахом будет».

— Сентенция, вполне достойная многомудрого Ужа из горьковской «Песни о Соколе». Но демографическая «цифирь» настраивает на иной лад. Вспоминается другая горьковская вещь — «Девушка и Смерть»: «Нету больше страха пред судьбой». Смерть с косою острой отступает и «везде — на свадьбе и на тризне — неустанно, неуклонно строит радости Любви и счастье Жизни».

Обратимся к таблице на странице 10. К концу первого 10-летнего интервала из 100 000 новорожденных мальчиков остается 93 425 человек, то есть более 93 процентов. И соответственно выбывает менее 7 процентов. Естественно предположить, что такие же потери ожидают и любое другое поколение, в какой бы год ни начало оно свой жизненный путь (если, конечно, подрастает оно в тех же условиях).

Казалось бы, демографический «гороскоп» тоже гнетет своей предопределенностью, даром что безличной, не называющей фамилий. Шестеро-семеро из ста мальчиков, кто бы они ни были, вроде бы неминуемо обречены на смерть через 10 лет после рождения, не так ли?

К счастью, не совсем так, а в чем-то и совсем не так.

Если сравнить приведенные цифры с прежними, зарегистрированными, скажем, в 20-е годы, выяснится, что смертность для этого возраста сократилась с тех пор впятеро. А в сопоставлении с дореволюционным периодом — концом XIX века — более чем вдесятеро!

Она продолжает снижаться. И к тому времени, когда нынешним малышам исполнится 10 лет, наверняка будет еще меньше, чем сейчас. Сказанное относится и к другим жизненным этапам. Вот как сократилась у нас смертность мужчин и женщин в сравнении с 1896–1897 годами по отдельным возрастным категориям: до 10 лет — более чем 13-кратно, от 10 до 20 лет — вшестеро, от 20 до 30 — вчетверо, от 30 до 70 — втрое, свыше 70 — в полтора раза.

Да, смерть отступила почти по всем позициям, и наиболее заметно именно в XX веке, когда заговорили о «болезнях цивилизации», о «безудержно разрастающихся» городах, наступающих на леса и луга, «неотвратимом» загрязнении среды промышленностью и транспортом. А ведь именно у нас темпы индустриализации и урбанизации были такими, каких не знала ни одна другая страна.

Так статистика смертности, целиком, казалось бы, обращенная к прошлому, да еще к столь мрачным его сторонам, позволяет не просто заглянуть в будущее — открыть для себя жизнеутверждающий смысл бытия даже тем, кто за тенями не увидел света, их образующего.