Поговорим о странностях любви

Давай поставим кофе, а? Больше, больше сыпь! Ничего, потом отосплюсь. Я как-то даже пыталась сбежать — через день он является. Не ругается, не просит. Голову свесит и сидит. Двое суток так может просидеть. Я уж с ним по-всякому, и лаской, и на самолюбие била. Александрыч, говорю, пойми: ты хороший, но — не то! Я от тебя ничего не требую, только не приставай. Хочешь, говорю, найди себе подругу и утешайся, только со мной не знакомь. А что? Я же знаю: половина баб с «Химмаша» за ним помирает. Одна девуля мне как-то ночью звонила на дежурство. Отпустите, мол, Олега Александровича, я его люблю до смерти. Отпустишь, как же! Прилип, и никуда. В общем, наговорю ему с три короба, а он все равно бухтит: ты самая лучшая, не могу без тебя. И тэ дэ. Ты совсем растрогалась, да? Как же: такие чувства! Твой Серега никогда не скажет? А по-твоему, лучше, если все время говорить, напоминать о себе? Тоже мне, великая любовь! Одно воображение. Придумал идеал и втискивает меня в него. Он как-то объяснял мне, — как в «Зорком» наводится резкость: чтобы светлое пятнышко в окошке совпало с тем, что фотографируешь. А я не совпадаю. Плохой человек я, сосиска? Ну и черт со мной. Но это же я, я, а не кто-то другой! Он-то старается этого не замечать. Если уж сильно не в масть, просто чернеет. Олухи! Остался бы каждый на своей территории, иногда встречались бы под настроение. Он бы приносил мне книжки, развлекал, я бы его утешала по мере сил. Ну свекольник бы иногда сварганила. И прожили бы так всю жизнь.

Ребенок? Думаешь, Максютке легче от того, что мы разошлись через семь лет, а не еще до свадьбы? Только нервы друг другу потрепали. Представь, сейчас, когда мы с Олегом видимся редко, все очень мило. Разговариваем почти без раздражения. Разве что о ребенке. Со стороны послушать: вроде у каждого из нас свой сын. У него веселый, послушный, фантазер. А у меня обидчивый, нервный. Надо было завести еще дочку, а потом уже расходиться. Что ты на меня так уставилась? Виновата я, что ли? Ну и пускай! Лидочка, я, наверно, идиотка, но не могу я беспрерывно любить одного и того же человека! Вру: Максимку могу. И маму. А мужа… Расписались мы, так что, я теперь на всю жизнь семейнообязанная? Да ну его в болото! И вообще всех мужиков! Это же надо: столько не виделись, а я тебе с ходу обрыдала всю жилетку. Надо срочно сушить, а то простынешь. По кофе или по рюмочке? Виски, джин, мартини? Йес, мэм, двойной мартини из сухофруктов. А может… Остатки сладки. Это твоя тезка: «Лидия». И какая: сухая, домашняя! Один тип привез, что кидался с моста. Жена от него ушла, он и сиганул, дурень. Кончаешь с собой, так смотри, куда прыгаешь. Там воды было всего на полметра. По всем правилам от него должно было остаться одно пюре, но бог этих олухов бережет. Правда, поломал все, что ломается, мы три раза его сшивали по кусочкам. Еще разок подлатаем, и пойдет на своих на двоих. Ну, Лидка, будем! Замажем это дело раз и навсегда. За рыбку цвета орла, чтоб мы ей были здоровы! Хорошо пошло? Выпишем повторный рецепт. Как самочувствие? Будете жить, больной!

Что, сыночка? Да, уже одиннадцать. Твой родитель где-то загулял. Кто же тебя будет сегодня пасти, а? Ладно, что-нибудь сообразим. Лид, ты посиди, ладно? Включи мою шарманку, там Джо Дассен. А я Хомячка сведу вниз. Все равно надо за сметаной. Тоже какой молодой умер, а? Нет, Высоцкий — это несчастье, а Дассена просто жалко. Такой мягкий был, ласковый. Мама узнала, у нее приступ начался. Когда с ней что-нибудь случится, думаешь: господи, ничего мне не надо, ничего не хочу, лишь бы только обошлось! Пронесет — и снова тебя закрутит, замотает, забегаешься, про все забудешь, пока снова не стукнет. Может, мы за родителей боимся из эгоизма? Они умрут, и мы как будто наполовину умрем. Сразу остаешься без детства, без молодости. Взрослые, скучные.

За детей? Нет, здесь наоборот. Не будь ребенка, кто о тебе вспомнит? Всех забывают, и хороших, и плохих. Мама, когда рассердится на Джерри, кричит: «Ах ты, склерозница!» А сама-то уже ничего не помнит. Может, это природа охраняет нашу память от тяжелых воспоминаний?» Иду, сына, иду! Видишь, что мамка себе позволяет прямо с утра? Ничего, скоро запал кончится, и мы опять станем приличными-отличными. Да? Ну, айда! Олегыч, будем пудриться? Нет? А синие босоножки? Правильно. По воскресеньям каждый имеет право ходить в синих босоножках. Побежали! Ну, кто быстрее? Спорим на мороженое! Конечно, в стаканчиках. Кто же станет есть без стаканчиков?! Оля-ля, дождь! Ну-ка, дай зонтик. Нету? Ты хорошо смотрел? Значит, я у мамы забыла. Черт с ним, побежали. Чур, я пломбир!

II