Пограничная тишина

Настя услышала, как хлопнула сенная дверь и звонко загремело стукнувшее о косяк ведро. Значит, мать уже встала и пойдет сейчас доить корову. Потом затопит печь и начнет готовить завтрак, а когда он будет готов, придет на сеновал и стащит с них одеяла. Так бывало каждый день, но завтра уже этого не будет. Грустно покидать родной уголок, а сегодня в особенности. Скоро они встанут. Маленькая Валя, окончив завтрак, положит в сумку хлеб, поставит туда завязанный в тряпку горлач с молоком и понесет отцу. Он валит лес и приходит домой не каждый день. Настя начнет собираться в дорогу. Ей пора на работу. Там ведь не знают, что она думает выйти замуж. Метеорологической службе нет до этого никакого дела... А он, наверное, заглянет и, может быть, немножко проводит — хоть до Медвежьей балки.

Проникнутая чувством тревоги, Настя начинает чего-то бояться.

Во дворе, как и ночью, вдруг громко залаял Косматый. Послышался голос матери. Она с кем-то разговаривает. У Насти часто и горячо забилось сердце. Неужели так рано пришел Михаил? Это и удивило ее, и обрадовало. Возможно, ходил проверять своих солдат, не вытерпел и заглянул. Накинув на голые плечи одеяло, Настя подошла к двери и, присев на корточки, посмотрела в дверную щель.

Перед матерью стоял горбоносый мужчина с желтым, худым лицом, густо заросшим черными волосами. Большие, темные, ввалившиеся глаза его зорко рыскали по сторонам. Протянув волосатую руку, он что-то совал матери и быстро произносил какие-то слова, которых Настя не могла разобрать. Но глаза и нос этого человека ей показались очень знакомыми, напоминали кого-то и его резкие жесты. Он то протягивал руки, то прикладывал их к груди. Мать растерянно пожимала плечами и отрицательно качала головой. А он, настойчиво что-то спрашивая, подходил все ближе и ближе, пугая Лукерью Филипповну своим жалким, растерзанным видом. Рубаха на нем была порвана, сквозь дыры виднелось смуглое тело с засохшими ссадинами.

Продолжая оглядываться, он упорно чего-то добивался от матери. Лукерья Филипповна, беспомощно озираясь, пятилась к сеновалу и, не выдержав, крикнула:

— Настя! Проснись, дочка, и выдь на минуточку!

— Я тут, мама, — откликнулась Настя, зябко вздрагивая.

Вид мужчины, его жесткие знакомые глаза пугали ее. Тревожно вороша память, она старалась припомнить: где она все-таки видела этого горбоносого человека?

— Я сейчас, мама, — снова отозвалась Настя, стараясь побыстрее надеть платье. — А что ему, мама, нужно? Откуда он взялся?

Лукерья Филипповна подошла к двери сарая и сообщила, что этот человек голоден и просит хлеба. Он говорит, что вышел по сроку из лагерей. Сейчас ему надо пройти через перевал и попасть в город. Там у него друзья. Он хочет есть. Говорит, что захворал, плохо себя чувствует.

— Я ему сказала, что у нас хлеба нет. Он дал мне денег и просит купить хлеба. Ты слышишь, Настя? — говорила, почти выкрикивала, Лукерья Филипповна.

— Да, да, мама.

— Я пообещала подоить корову и дать ему молока. Зараз я покличу его в хату, а ты сбегай до тетки Параски и купи два кило хлеба, целую буханку. Вот возьми его гроши и беги скорее. Швыдко, дочка, а то я его боюсь...

— Ничего, мама, я скоро.

Лукерья Филипповна просунула в щель деньги. Скомканная бумажка упала к ногам удивленной и растерянной Насти. Почему мать не хочет дать ему своего хлеба, а посылает куда-то к Параске, которая покупает булки в продуктовом ларьке! А мать вчера выпекла пять или шесть буханок, настряпала сдобных подорожников для нее и с вечера уложила в рюкзак. Неужели ей жалко куска хлеба? А Параска живет около сельского совета и, наверное, еще спит, да и какой у нее хлеб?

— Поспеши, дочка, ждет он, — нетерпеливо проговорила мать.

Только тут Настя поняла, что мать не доверяет незнакомцу и бежать нужно не к Параске, а в сельский совет, где расположились пограничники. Она снова посмотрела в щелочку, стараясь вспомнить, где она видела этого пришельца. Не похож ли он на одного из тех курортников, которые угощали ее тогда дыней?

— Пойдемте до хаты, — слышался за дверью голос матери. — Там отдохнете, дочка быстро сбегает, а я принесу молока.

Но прохожий почему-то колебался и не двигался с места.

— Я хочу отдыхать там, — проговорил он, показывая на сарай. — Можно?

— Нет. Туда нельзя, — решительно заявила Лукерья Филипповна. — Там дети спят. — Да вы не бойтесь. Идите до хаты. Я, братец мой, все вижу и понимаю...

— Как вы можете меня понимать? Я же ведь из лагеря.

— А что тут такого? У меня тоже мужик сидел и только недавно освободился. Мало ли теперь таких...

— Ваш хозяин был в тюрьме? — возбужденно спросил прохожий.

— Три месяца.

— За что?

— Одному начальнику по шее стукнул.

— Почему же он так мало сидел? — уже в сенцах спросил горбоносый, сразу же заинтересовавшись биографией мужа хозяйки.

— Да он стукнул-то его один разочек.

— Плохой был начальник?

— Уж хорошего не тронул бы. Садись. Ноги вон о половичок оботри, только сапогами не стучи. Потише...

— А что, в селе есть милиция? — пронизывая Лукерью Филипповну выпуклыми глазами, допытывался он.