Пограничная тишина

«Ну пропал теперь Лумисте со своим опозданием», — подумал Дегтярь.

Вышли и спустились по крутым ступенькам кухонного крыльца на горячий асфальт. Он был мягким. За плотно укатанной дорогой, где начинался полигон, весело покачивались на ветру сосны и березы. Телеантенна, как живая, гудела проводами, а сапог под ее растяжкой уже не было.

— Вот тебе раз! Прямо чудеса! Словно сквозь землю провалились! — воскликнул Иван Александрович.

— А были они тут? — с сомнением в голосе спросил повар.

— Вот именно! Стояла развеселая парочка...

— А может, товарищ майор, вам почудилось? — Повар прищурил серый глаз и не без лукавства сбил на ухо белый колпак.

— Тебе, дорогой товарищ, лучше помолчать... А то я, пожалуй, устрою вам такую чудинку...

— Извините, товарищ майор, но я, честное слово, не знаю, кто тут их ставил. Ну вот ей богу же не знаю!

Подошел «газик». Майору пора было ехать на границу. Возле машины стояли дежурный, старшина и рядовой Лумисте. Мельком взглянув на него, майор молча шагнул к открытой дверце кабины.

Едва машина скрылась за проволочным заграждением, на кухню прибежал Володя Ицынков. Он был в легких домашних, на босую ногу, тапочках.

— Слушай, друг Саша, выручай, братка, будь ласка, — запыхавшись, быстро заговорил Володя.

— Что стряслось?

— Налей, братка, в яку-нибудь чаплашечку трохи подсолнечного масла, будь друг!

— Зачем тоби масло?

— Да понимаешь, сапоги, будь ты неладна, так поузились...

— Это они стояли за казармой?

— Ага же! Майора побачил, коле он к тоби подался, и тут же швыдко прибрал их... — От волнения Володя слова белорусские, украинские сыпал в одну кучу.

— Ну и что сталось с твоими сапогами?

— Понимаешь, братка, холявы поузились, як у молодой куры гузка. Таки зробились маленьки, аж нога не влазит. А мне, понимаешь, скоро на службу.

— Вовремя ты прибрал свои чоботы...

— Так я же через окошко не спускал с них очей. Я ж бачил, як майор остановился коло моих сапожков и покачал головой.

— Мы их потом искали!

— Я-то знаю!

— И здорово поузились?

— Погано, Саша...

— Ладно. Трошки масла получишь, но имей в виду, даю в последний раз, — наливая масло в белую кружку, предупредил Дегтярь. — Мало тоби нас с Мишкой?

— Так вы же на печи, а я на солнышке!

— Как докопается майор, будет тогда и тебе солнышко. Все. Геть отсюда и забудь дорогу...

— Подумаешь, задается со своим маслом. Больше не приду. Тоже мне... наставники...

— Ты меня, Володька, не зли. Не зли — и баста! Если я сказал, значит, сказал — и точка! — Дегтярь помнил, какой сумрак был на лице майора, когда они шли осматривать сапоги Ицынкова. Повар понял, что с этой дурацкой модой на гармошки они зашли далеко. Володькины сапоги так «принудительно пидсохли», что масло, увы, не помогло. Позднее, на втором году службы, в письме к своему другу Павлу Бондаренко Ицынков писал:

«Ты тогда, Павло, так взбаламутил нас с теми гармошками, что мы тут с ума посходили. Дегтярь з Мельником так свои загармонили, что потом снова в кирзе ходили. 3 моими такая чепуха получилась, що вся застава помирала со смеху. Как-то, шут их дери, так получилось, що они даже на ноги перестали надеваться... Холявки полегли, як баранки, а в дырку, не то шо ногу, кулачек не посунешь... Помазал я их подсолнечным маслом, не разглаживаются, щелкають, як пружинки. Побежал в кусты, положил на пень и почал разбивать березовым поленом. Стучал, стучал до поту, тут меня Тихон и застукал... Наверное, он долго стоял и на мою забаву поглядывал. Такое потом было, аж писать неохота... В общем, всыпали мне на полную железку, чтоб другим не было повадно... И эпидемию эту как рукой сняло...».

Майор Засветаев, войдя в канцелярию, положил перед собой пограничную книгу. Из головы не выходили последние события на заставе.