Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей

Они лежали в темноте и молчали. Кто-то прошел по двору. Открылась и закрылась дверь.

А ты никогда не совершал ничего паскудного? – спросил Джон-Грейди.

Как-то мы с Ламонтом отвезли грузовик продуктов в Стерлинг-Сити, продали каким-то мексиканцам, а денежки прикарманили.

Это не самое великое преступление.

Ну, было и еще кое-что.

Если тебе охота поговорить, то я выкурю сигаретку.

Нет, я уже заткнулся.

Как знаешь.

Они снова лежали в темноте и молчали.

Ты знаешь, что со мной тогда случилось? – подал голос Джон-Грейди.

В тюремной столовой?

Да.

Знаю.

Джон-Грейди протянул руку к пачке, достал сигарету, закурил и затушил спичку.

Я сам не подозревал, что на такое способен, медленно произнес он, вглядываясь в темноту.

У тебя не было выбора.

Все равно.

А то бы он тебя убил.

Джон-Грейди затянулся и выпустил невидимую в темноте струйку дыма.

Не надо ничего объяснять, не надо утешать меня. Дело все равно уже сделано.

Ролинс помолчал, потом спросил:

А где ты достал нож?

Купил у братьев Баутиста. На последние сорок пять песо.

На деньги Блевинса?

Вот именно.

Ролинс лежал на боку и смотрел туда, где рдел огонек сигареты Джона-Грейди. Когда тот затягивался, красная точка превращалась в пятно, и в этом тусклом свете проступало лицо со швами, похожее на театральную маску, которую кто-то залатал наспех.

Покупая нож, я понимал, для чего он мне понадобится.

Ты все сделал правильно.

Сигарета снова ярко вспыхнула, потом превратилась в алую точку.

Верно. Но ты-то никого не убивал.

Утром снова пошел дождь, и они стояли под навесом у того же кафе и, ковыряя во рту зубочистками, разглядывали площадь. Ролинс посмотрел в витрину на свой перебитый нос.

Знаешь, что мне противно? Отчего с души воротит?

Ну?

Оттого, что придется показаться дома в таком вот виде.

Джон-Грейди посмотрел на него, отвел взгляд, потом сказал:

Я не стал бы тебя осуждать.

Ты на себя-то полюбуйся.

Будет тебе, усмехнулся Джон-Грейди.

В магазинчике на улице Виктории они купили джинсы, куртки и шляпы, переоделись в обновки и под мелким дождиком прошли до автостанции, где Ролинс купил себе билет на автобус. Они сидели в кафе при автостанции в новой, негнущейся одежде и пили кофе, положив перевернутые шляпы на соседние стулья. Затем по радио объявили посадку на автобус Ролинса.

Пора, сказал Джон-Грейди.

Они встали, надели шляпы и пошли к автобусу.

Ну, бывай. Еще увидимся, сказал Ролинс.

Береги себя.

И ты тоже.

Ролинс отдал билет водителю, тот прокомпостировал его, вернул, и Ролинс не без труда забрался в автобус. Джон-Грейди стоял и смотрел, как Ролинс идет по проходу. Он думал, что тот сядет у окошка на этой стороне, но Ролинс выбрал противоположную. Тогда Джон-Грейди повернулся, прошел через здание автостанции и медленно побрел под дождем в гостиницу.

В последующие несколько дней Джон-Грейди узнал по именам чуть не всех врачей столицы этой пустынной области, но никак не мог найти того, кто бы сделал то, что ему требовалось. Блуждал по улочкам и закоулкам Сальтильо, пока не выучил их как свои пять пальцев. Наконец своего добился. Сидел на металлическом стуле в приемной хирурга, а тот, напевая себе под нос, снимал швы с лица. Закончив работать ножницами и пинцетом, он сообщил пациенту, что время лучший лекарь и вскоре шрамы не будут такими заметными. Он предупредил Джона-Грейди, чтобы тот не глазел на себя в зеркало и понапрасну не расстраивался, потом наложил повязку, сказал, что Джон-Грейди должен ему пятьдесят песо, и велел зайти через пять дней, чтобы снять швы на животе.

Неделю спустя Джон-Грейди покинул Сальтильо и в кузове грузовика отправился на север. Было пасмурно и прохладно. В кузове цепями был закреплен здоровенный дизель. Пока машина петляла по улочкам города, Джона-Грейди трясло и бросало из стороны в сторону, и он то и дело хватался за борта. Надвинув шляпу на глаза, он встал, уперся руками в кабину и дальше ехал таким манером, словно курьер, который везет важные новости жителям окрестных деревень, или внезапно обретший в горах пылкость веры проповедник, которого везут теперь служить на север, в Монклову.

IV

На развилке за Паредоном они подобрали пятерых работников с фермы, которые забрались в кузов и кивнули ему с какой-то робкой учтивостью. Уже стемнело, шел дождь, и у всех были мокрые лица, блестевшие в желтом свете фонарей.

Они сгрудились возле дизеля, и Джон-Грейди предложил им сигареты. Поблагодарив, они взяли по одной. Потом, заслоняясь ладонями от дождя и ветра, стали прикуривать от его спички и снова благодарили.

?De d'onde viene?[125] – спрашивали мексиканцы.

Техас.

Техас, повторяли они. ?Y d'onde va?[126]

Джон-Грейди затянулся сигаретой, посмотрел на мексиканцев. Один из них, который был постарше остальных, с интересом изучал его новую одежду.

El va a ver a su novia[127], сказал он.

Все почтительно посмотрели на техасца, и Джон-Грейди сказал, что да, именно так и есть.

Ah, qu'e bueno, одобрили они.