Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей

Ночевать — нет, но я пару раз задерживался за полночь. Он покосился на Эктора; тот, достав из кармана рубашки курительные принадлежности, сидел, скручивая сигарету. ¿Tienes tus dudas?[1301]

Тот пожал плечами. Чиркнув по ногтю большого пальца, зажег спичку, прикурил, задул спичку.

Hombre de precautión[1302], сказал он.

¿Yo?[1303]

Yo[1304].

Сидевшие в дорожной пыли две совы повернули свои бледные, формой напоминающие сердце физиономии на свет фар, обе моргнули и, на мгновенье показав белую изнанку крыльев, взлетели столь бесшумно, будто это возносятся две души; ушли куда-то вверх и исчезли во тьме.

Buhos[1305], сказал Джон-Грейди.

Lechugas[1306].

Tecolotes[1307].

Эктор улыбнулся. Затянулся сигаретой. Его темное лицо отразилось в темном стекле.

Quizás[1308], сказал он.

Puede ser[1309].

Puede ser. Sí.

Когда он вошел в кухню, Орен все еще сидел за столом. Он повесил шляпу, прошел к раковине, помылся и взял кружку кофе. Из своей комнаты вышла Сокорро, зашикав, отогнала его от плиты, и он унес кофе к столу и сел. Оторвавшись от газеты, Орен бросил на него взгляд.

Что пишут новенького, Орен?

В смысле хорошего или в смысле плохого?

Не знаю. Выбери что-нибудь посерединке.

Посерединке у них не бывает. А то это была бы не новость.

Ну, наверное.

Дочку Макгрегора выбрали королевой «Солнечного карнавала». Ты ее видел вообще?

Нет.

Миленькая. Как дела с ремонтом развалюхи?

Нормально движутся.

Сокорро поставила перед ним тарелку и рядом еще одну, прикрытую тряпочкой, — с поджаренным хлебом.

Но она ведь не какая-нибудь городская цаца? Или где?

Нет.

Это хорошо.

Ну-у… Хорошо.

Парэм говорит, она на щенка похожа, только веснушчатая.

Он меня держит за сумасшедшего.

Что ж, ты, может быть, слегка того. А он, может быть, слегка ревнует.

Орен сидит смотрит, как парень ест. Отхлебнул кофе.

Когда я женился, мои кореша все говорили, что я спятил. Говорили, что я пожалею.

И как? Пожалели?

Нет. Из этого вышел пшик. Но я не жалел. Ее-то вины в том не было.

А что случилось?

Да даже и не знаю. Много чего. В основном то, что я не смог ужиться с ее родней. Мамаша у нее была — это кошмар какой-то. Я-то думал, навидался я в жизни злобных теток, а оказалось — нет. Если бы ее старик прожил дольше, у меня, может, и был бы шанс. Но у него было больное сердце. Я видел, как все это приближалось. И когда я справлялся о его здоровье, у меня это был не просто дежурный вопрос. В конце концов он слег и умер, и тут появилась она. Со всеми пожитками. Ну и настал моему житью женатому конец.

Он взял со стола свои сигареты, прикурил. Задумчиво пустил через всю комнату струю дыма. От парня взгляд не отводил.

Мы прожили с ней три года, почти день в день. Она, бывало, купала меня — хочешь верь, хочешь нет. И мне она очень нравилась. А когда замуж выходила, прямо что сирота была.

Сочувствую.

Мужику ведь, когда женится, откуда знать, что будет дальше. Ему-то кажется, что он знает, только куда там.

Наверное, вы правы.

Если ты честно хочешь знать, чтó у тебя не в порядке и что надо делать, чтобы исправиться, всего-то и надо — пустить в свой дом ее тестя с тещей. Тебе в этом вопросе наведут полную ясность, это я гарантирую.

У моей вообще родных нет никого.

Это хорошо, сказал Орен. На этот счет ты выступил круче некуда.

После ухода Орена он долго сидел, попивая кофе. В окно было видно, как далеко на юге, на самом краешке неба, во тьме над Мексикой тонкими змеиными языками беззвучно выскакивают молнии. Звук при этом был один-единственный — тиканье часов в коридоре.

Вошел в конюшню, смотрит — у Билли еще горит свет. Прошел мимо — к деннику, где держал щенка, посадил его, поскуливающего и пытающегося выкрутиться из рук, на сгиб локтя, принес в свой закуток. В дверях своего закутка остановился, оглянулся и позвал:

Эй, ты не спишь?

Отпихнув полог, пошарил в темноте, отыскивая шнурок выключателя.

Привет, отозвался Билли.