Пограничная зона

— Гадина! Ты не имеешь права так говорить! Это ты — злая! Злая! Злая! Как Золушкина мачеха! Как тетушка Ольсен в «Маленьком домике в прерии»!

Бабушка замолкает. Наверное, она поняла, что слишком далеко зашла. Уходит в гостиную и молча сидит там в темноте. Оставляет меня одну на своей кровати. Под желто-зеленым одеялом.

Через некоторое время я перестаю плакать, потому что от слез закладывает нос, а это одна из тех вещей, которые я ненавижу больше всего на свете. Так вот, я успокаиваюсь и начинаю думать о другом. Думаю о маме — даже будь она сейчас здесь, все равно не вмешалась бы, потому что боится своей матери. Думаю о будущем отчиме — он обещал покатать меня на лошади, а мне этого ужасно хочется. А еще я думаю о его машине. Как же я люблю засыпать на заднем сиденье, глядя на фонари, когда мы ездим вечером прокатиться! Я лежу там, убаюканная, в полной безопасности. В общем, я о многом думаю, а время идет все так же медленно. Оно утомляет, почти убивает. Потом я встаю и иду к бабушке. Не хочу оставаться одна. Мне нужно, чтобы мной занимались. Хочу быть вдвоем. Потому-то и смиряю гордыню и иду к бабушке. Иногда мне так сильно хочется быть с другими людьми, что я почти превращаюсь в Кришну с бритой головой и бубенчиками на пальцах. Я такая. Я — маленький домашний зверек. Меня приручили кислыми леденцами и игрушками «Фишер Прайс». Я продаюсь самому щедрому. Сажусь, ни о чем не спрашивая, в машину к первому же незнакомцу, угостившему меня конфеткой. Так-то вот, такая уж я. Наверное, у меня корыстолюбивое сердце.

Бабушка, как я и думала, молча сидит в темной гостиной. Сидит у окна. Положив ногу на ногу. Прислонившись к жесткой спинке дивана. Глаза у нее на мокром месте. Она плакала. Слезами крокодилихи, из которой можно было бы сделать чемодан. Никогда не скажешь, что она взаправду моя бабушка. Всегда кажется, что она притворяется — просто смотрит на какую-нибудь блестящую точку на полу до тех пор, пока в глазах не начнет щипать, или пихает мыло в глаза, или украдкой нюхает лук. Я тоже так делаю, если хочу получить новые игрушки. А она — чтобы все вокруг чувствовали себя виноватыми. Чтобы чувство вины грызло нас до зуда в волосах, до боли в костях и чтобы мы зависели от нее, вот же хитрая ведьма.

— Бабуля, расскажи мне сказку…

— Ладно. Ты что, заснуть не можешь?

— Не могу.

— Хорошо. Пойдем в спальню.

Мы ложимся вдвоем на ее кровать, заворачиваемся в желто-зеленое одеяло, и бабушка читает мне любимую сказку — «Золушку».

— Жили-были на свете красивая маленькая девочка с золотыми волосами и ее отец…

Мне кажется, будто слова падают с неба, как сияющий дождик. Все вокруг становится волшебным. Чудесным. С самых первых слов сказки я ощущаю себя Золушкой. Прекрасной диснеевской Золушкой, которую мучает вся ее семья, но однажды она им отомстит. Я тоже когда-нибудь выкину такой фортель, что все мои мучители заплатят.

— Мачеха и сводные сестры не любили девочку и часто над ней смеялись…

— Видишь, Буля, ты иногда тоже бываешь злюкой.

— Но я же не смеюсь над тобой.

— Зато заставляешь плакать.

— Это потому, что я о тебе забочусь, вот и проявляю строгость. Но я не злая, нет. Со многими детьми на свете плохо обращаются. Морят их голодом. Не одевают. Привязывают и жгут сигаретами. А то еще и забавляются с ними.

— Забавляются? А это весело, смешно, когда забавляются?

— Забавляться — это тебе не в игрушки играть. Это когда тебя везде трогают, даже в запрещенных местах.

— А где это — запрещенные места?

— В попке!

Тут она садится на любимого конька. Морочит мне голову, полощет мозги, зажарила бы, если б могла, и съела бы с кашей! Подойди сюда, мой цыпленочек. Иди поближе к очагу!Так бы и засунула мне луковицу в рот и пекла бы при 360 градусах по Цельсию часа этак два с половиной, чтобы я впитала ее бредни. Бабушка хочет заставить меня сказать вещи, которые она сама придумала, пытается выбить из меня признания. Ей нужно, чтобы я врала, и тогда она будет счастлива и начнет улыбаться. Она жаждет услышать глупости, которые украсят ее жизнь, убедят в том, что она не одинока в своем крестовом походе против всех возлюбленных моей мамы. Бабушка пытается заставить меня сказать то, чего я говорить не хочу, признаться в том, в чем я не могу признаться.

Я пытаюсь перевести разговор на другое и болтаю без умолку: Ой, бабуля! Я есть хочу! Ба, у меня везде чешется! Ух ты, в комнате привидение!Но она не упускает добычу, цепляется за слова, как журналист во время интервью, когда хочет выбить из человека информацию. Она долдонит свое, чтобы я наконец признала, то, что она же и выдумала.

— Он тебя трогал, новый дружок твоей матери?

— Ну да, он меня почесывал!

— И как же?

— Да пальцами.

— Где именно?

— Ну-у, спину, и голову тоже.

— А еще где?

— Не помню.

— Или не хочешь говорить.

— Какая ты противная надоеда! Я же тебе сказала — почесывал, по спине и по голове. Я не врушка, вот так-то!