Пограничная зона

— Я хочу, чтобы ты лег и просто смотрел на меня.

Я встала и вставила кассету в магнитофон, который всегда ношу с собой. Без музыки я никакая. Вся моя жизнь проходит под озвучку. Для каждого места, для всех людей у меня своя музыка. Сейчас я поставила аккомпанемент для выполнения тяжелой работы: промышленная тема. Стриптиз под музыку «Министры». Пора! Я уже почти завелась! Его глаза и выпивка. Мы нехило приложились. Насосались всякой дряни, но вволю, и закосели. Когда зальешь глаза, мир становится разноцветным, даже спинка стула — и та кажется интересной. Я жахнула как минимум три стакана красного подряд. Быстрее, быстрее, говорила я себе, оседлав Эрика, тебя должно повести, старушка. И мне это удалось — на три счета. Алкоголь действует на меня, как пары эфира в кабинете дантиста. Рвать, правда, мне предстояло не зуб — но это почти одно и то же.

Почему я это делаю? — спрашивала я себя, раскорячиваясь на нем. Зачем опять влезаю в дерьмо? Как всегда, как со всеми? Чер-р-рт, как я хороша! У-ух, ну и лапочка же я! Ну же, ну же, ну же!

Мой стакан пуст. Платье съехало на ляжки. Я размахиваю руками, задираю ему свитер, чтобы потереться сиськами об его огромный, весь в складках, живот. У-у-ух! Еще стакан вина. Быстрее, быстрее. Ну вот, сработало. Эрик кажется мне почти красивым, мне хорошо.

На этом самом месте Эрик не выдерживает, и мне сразу хочется его убить. Стоит мужику начать контролировать ситуацию, и во мне просыпается зверь, я жажду воткнуть ему в живот хлебный тесак, раскромсать, на хрен, жирное тело. На мгновение я задаюсь вопросом: сильнее ли течет кровь у жирдяев, трудно ли прорезать слой сала или они просто сдуваются, как воздушные шары? Псшштспшуут! Господи, до чего ж смешно представлять себе Эрика, мотающегося по воздуху влево-вправо! Впрочем, веселье мое быстро заканчивается. Он наконец содрал с меня платье. Я закрываю глаза и позволяю ему ласкать меня.

Он был со мной нежен. Очень нежен. Руки, скользившие по моей коже, напоминали лапы мягкой игрушки. Он едва прикасался ко мне — так, слегка задевал. Боялся все испортить — это было ясно — вот и растекался медом. Я люблю, когда мужики проявляют внимание. Кажется, будто они меня уважают, боятся обидеть, спугнуть, чтобы я не сбежала — в другую страну, в иную галактику. Я люблю думать, что кто-то дорожит мною. Мне всегда казалось, что матери не было до меня никакого дела. Не зря же она время от времени пряталась где-то внутри собственной больной головы, куда путь мне был заказан, значит, плевать на меня хотела. Мама могла неделями вот так отсиживаться у себя в башке, уставясь на меня пустыми, полными тоски глазами. От этого взгляда я и сама почти заболевала. Неделями она сидела в кресле-качалке, не раскачиваясь, и пялилась на меня. Молча. Ни одного слова. Тишина. Разве что дребезжание холодильника, да колонка горячей воды в ванной у соседа сверху, да шуршание орешков в зеленых бархатных кафтанчиках, раскатившихся по моим рисункам. Ни одного слова утешения не слетало с ее губ. А я сидела на полу у ее ног и рассказывала ей истории, и разыгрывала спектакли с участием моих кукол или человечков «Фишер Прайс». А она их даже не понимала — из-за своих проклятых дефектных гормонов, мерзких просроченных гормонов.

Эрик тихонько захватил губами мой сосок и принялся лизать его. Я ничего не чувствовала, и меня это утомляло. Я не издавала ни единого звука и надеялась, что он все поймет и станет поактивнее. Так нет же! Он «настаивал» на своей чертовой нежности. Лизун гребаный! Не люблю, когда приходится раскрывать в постели рот и объяснять, что надо делать. Я не сильна в общении — мало об этом знаю. Единственный пример «парного» общения, который был мне доступен — отношения между матерью и отчимом, — укладывался в две фразы:

Да пошел ты на хрен, жалкий грязный кобель! Сама катись, костлявая психопатка! К чему я все это рассказываю? Это же вранье! Я все придумала. Вот ведь несчастье, все время несу всякую чухню! Мой отчим никогда не стал бы так разговаривать с моей матерью. Вот уж нет! Он вообще разговаривал в основном со стенкой — так ему казалось, что его хоть кто-то понимает. И мама тоже не стала бы ему отвечать в подобном стиле. Моя мамочка олицетворяла собой всю милоту мира! Очарование, заключенное внутрь бактериологической бомбы, готовой взорваться в рожу первому встречному, — вернее, первой встречной, то есть мне. Я проходила мимо и — трах! — бомба разлеталась в мелкие дребезги. Эй, ты там! Тебе не следовало находиться не в то время не в том месте, маленькая любопытная мышка. Не нужно было совать нос в чужие дела, бесполезное ты существо! А теперь я заражена и буду веками таскать за собой мамочкины гены — как горб.

А Эрик все еще нежно сосал мою грудь, и вот я уже завелась, раздражилась по пустякам.