Пограничная зона

Я выхожу из дома. Иду, шатаясь, по улице. Как безумная. Не знаю, почему все на меня смотрят, — из-за того, что я бреду, как психованная, или из-за одежды, которую я двое суток не меняла и она воняет Смертельной Сосиской. Все тряпки, что на мне, помялись, но это не слишком заметно, потому что они черные. С пяти лет я с головы до ног одеваюсь в черное, словно ношу траур. Я и правда в трауре, так было задолго до смерти бабушки. Мой траур старше меня самой — у меня изначально не было семьи. Никакой. Мать забеременела мной, когда была, говоря научным языком, «медикаментозно зависимой». Я все время плакала и то и дело получала затрещины. Я тоже была медикаментозно зависима. Ребенок-наркоман. Никотинозависимый. Мне бы следовало бросить курить. И шляться. И пить. Перестать. Завязать. Положить всю жизнь на то, чтобы НЕ зависеть, быть в трауре. В трауре. Черный цвет одевает меня, обнимает, обволакивает и живет внутри меня. Извне черный цвет становится чистотой зла. Это красивый цвет, и я в нем хороша. Как-то раз одному королю предстояло выбрать себе королеву. Из двух претенденток. Плохой и хорошей. Доброй и злой. Нужно было сделать правильный выбор. Король ведь может править очень долго. Итак, чтобы не ошибиться, король велел придворному художнику — наверняка крикливому французу, вроде моего бывшего, — написать портреты обеих претенденток. И тогда уж он сделает окончательный и бесповоротный выбор. Художник, как любой настоящий артист, хорошо чувствовал людей. Вот он и написал злобную мегеру на разноцветном фоне, а добрую и милую невесту — на черном. Лицо первой потерялось, второй — стало еще красивее. Король выбрал добрую и женился на ней.

Я всегда хотела быть той, которую выбирают, — милой. Той, которую замечают, — соблазнительной ночной красавицей. И никогда — второсортным товаром. Но вот, все кончено. Скоро, очень скоро я окрашу свои черные одежды в яркие живые цвета.

Я быстро иду по улице. Забавно, но меня больше не шатает. Я шагаю твердой походкой. Не знаю, куда я иду, но двигаюсь вперед и задыхаюсь, вот что главное. Воздух серый и тяжелый, как бетон. Тепло и сыро. Крупные капли пота скатываются по коже. Обычно в такую погоду я кажусь себе красивой, но теперь мне плевать. Плевать, потому что я потихоньку расстаюсь со своей красотой. Готовлюсь к особому трауру. Вернее, это будет жертвоприношением моей Бабуле, ей понравится.

Тебе ведь понравится, правда, Ба?

Люди натыкаются на меня. Будто не видят, словно я стала прозрачной. Или я сама с ними сталкиваюсь. Не знаю. Свет слишком яркий, он как будто преследует меня со всех точек, хочет вырвать признание. Я уже не иду — я бегу. Спасаюсь от света. Его ослепительность причиняет мне боль, разъедает кожу. Я бегу, бегу, врываюсь в какую-то улочку. Натыкаюсь на валяющиеся грудой коробки. Я должна защититься от света, иначе весь мир прочтет меня, узнает мои мысли, а вот этого я не хочу. Но желаю, чтобы меня раскрыли. Я переполнена ядом. Я убила мою мать. Я убила бабушку. Я разрушаю все, к чему прикасаюсь. Я роза с шипами — даже на лепестках.

А солнце все светит и светит. Его лучи похожи на протыкающие меня шпаги. Не нужно больше думать. Соберись. Сконцентрируйся. Смотри, вон там. Граффити на стене. Буквы на стене — прямо передо мной, над картонными ящиками. Какие яркие цвета: розовый, красный, зеленый. Граффити. Соберись. Граффити. Только не паникуй. Нельзя, ни в коем случае. Где же маленькая белокурая девочка? Граффити. Она бы мне помогла. Граффити. Розовый, красный и зеленый. Свет слишком яркий. Только не теряй присутствия духа. Закрой глаза. Граффити. Тихо, тихо!

* * *

— Убирайтесь! Пошли вон!

Маленькие вьетнамцы подошли слишком близко.

— Убирайтесь! Вон!

Они разглядывают меня. Что случилось? Наверное, я потеряла сознание. Сколько часов я здесь? Стемнело. Я помню свет, пытавшийся меня изнасиловать. Помню людей, перешагивающих через меня. Помню смерть. Эй, я не должна забывать, что собиралась сделать… Мне нужны деньги.

— Убирайтесь, вы, там! Я не умирающая чайка, меня вы не получите. Пошли вон! К черту!

Вьетнамчата рассеиваются, а я покидаю мое временное убежище. Выхожу из летаргии. Больше никакой небрежности. Никакой расслабленности. У меня есть цель.

— Антуан.

— Сисси, это ты, где ты? Что случилось?

— Антуан…

— Сисси, в чем дело?

— Антуан…

— Сисси, да скажешь ты мне, наконец, в чем дело?

— Моя бабушка… моя бабушка, моя мама… умерла.

— Ах ты, Господи, Сисси, я сейчас приеду… Где ты?

— Антуан, я надеюсь сдохнуть. Сдохнуть! Не приезжай, я не желаю тебе зла, надеюсь, ты понимаешь. Я всем причиняю зло. Одолжи мне денег, я должна похоронить бабушку.

— Сисси, я еду…

— Ты ничего не понял!.. Мне нужны деньги! Я хочу похоронить мою бабушку, но не желаю тебя видеть, потому что боюсь причинить тебе вред. Пришли мне денег, вот и все! Переведи на мой счет.

— Но, Сисси… банки закрыты. Как же я?..

Я вешаю трубку. Нужно немедленно позвонить кому-нибудь другому. Мне необходимы деньги, но у кого попросить? У кого же?

— Эрик, это Сисси.

— Ух ты! Давненько я тебя не слышал.

— Угу.