Пограничные были

— Н-на дерево залазил. Н‑ничего хитрого.

Только после этого Восьмериков позволил развести небольшой костер. Разогрели по банке голубцов — это были последние, заварили крепкого чая — в колонии из-за «чефирщиков» чай был в строгом запрете, и теперь все трое как бы наверстывали упущенное.

Чаевничали молча: все уже было переговорено, да и чувствовали, что разговаривать опасно — голоса в звенящей тишине разносятся далеко. Сразу завалились спать, чтобы с рассветом продолжить путь. Дежурство отменили еще в прошлую ночь — не было в нем никакого смысла: комаров костер все равно не отгонял, а если опасность какая будет угрожать, так Восьмериков услышит — все убедились, что спал он по-собачьи чутко и просыпался с рассветом. Белугин по-мальчишечьи удивлялся, как это можно так рано просыпаться без всякой команды или сигнала.

— Поживешь с мое, да с мое пожуешь тюремной баланды, научишься — огрызнулся Восьмериков.

Он и в то утро проснулся первым. Проснулся почему-то с щемящим чувством тревоги. Огляделся, прислушался, но кругом стояла плотная тишина. Это чувство непонятной тревоги заставило Восьмерикова крадучись обойти вокруг места ночевки. Увидел просеку, но до нее не дошел. На ее краю, метрах в двадцати от себя, заметил обыкновенный фанерный щит на коротеньком шесте, какие не раз встречались в лесу. Подумалось, что и на этом намалеваны языки пламени и слова «Берегите лес от пожаров». Но что-то заставило Восьмерикова подойти к щиту поближе. Надпись была такая: «Запретная зона. Вход и въезд без пропусков воспрещен!»

И в тот же миг ему почудилось самое страшное, что только могло теперь существовать на свете, — засада пограничников, притаившихся возле этого фанерного щита. Не отдавая отчета в своих действиях, с маху брякнулся на землю и, распластавшись на ней, быстро пополз, уверенный, что сию же секунду прогремит в утренней тишине команда, самая жуткая из всех команд: «Стой! Стрелять буду!› Но команда не прогремела ни через секунду, ни через десять. Тогда Восьмериков вскочил и побежал, по-заячьи петляя, как никогда не бегал еще, и сдавленно и хрипло выдавил из себя два только слова, мгновенно подбросивших на ноги и Куковцева и Белугина:

— Амба! Засыпались!

У Белугина и Куковцева сверкнули в руках невесть откуда взявшиеся самодельные финки. Беглецы лихорадочно похватали свои рюкзаки и спиннинги, выскочили из воронки, метнулись в кусты. И оба вопросительно уставились на побелевшего Восьмерикова.

— Пограничники! — выдохнул тот.

Матерым лосем, не обращая внимания на хлеставшие по лицу и рвавшие одежду ветви, Восьмериков рванулся прямо к кустам, не соображая, куда бежит. Сзади следом за ним топали Куковцев и Белугин.

Бежавший последним Белугин на миг остановился и прислушался. Кроме треска кустарника, через который ломились потерявшие голову от страха его приятели, он ничего не услышал. Догнал их:

— Чего драпаете? Никто же не гонится!

Когда Восьмериков и Куковцев отдышались и поуспокоились, убедившись, что и в самом деле за ними никто не гонится, Белугин спросил с ухмылочкой:

— Где это тебе, Гоша, пограничники приснились?

— Где-где... Своими глазами видел на просеке столбик с фанеркой, написано: «Запретная зона, вход и въезд без пропусков запрещен!» И зеленую фуражку видел. Мало тебе?

— Столбики с фанерками — это для рыбаков и грибников предупреждение. Пограничники не торчат возле каждого такого столбика, они около развилок дорог засады устраивают и в других таких местах. — И опять ухмылочка появилась: — Эта зеленая фуражка сразу бы из тебя решето сделала. Они не много разговаривают, эти зеленые фуражки. «Стой! Руки вверх!» — и весь разговор. А если не послушаешься и улепетывать станешь, горячего свинца под хвост всыплют.

Смущенный промашкой, Восьмериков молчал, вытирал рваным рукавом пот со лба. На Белугина зарычал Куковцев:

— За-заткнись! Ры‑ры‑разговорился, исусик!.. — И уже по-деловому спокойно закончил: — Ты‑ты‑теперь кумекать надо, р‑раз до запретки дотопали. С‑следы теперь надо ховать как следует. И ны‑ны‑нечего зубы скалить!

Белугин усмехнулся, но промолчал.

Крадучись, они вышли к просеке — хочешь не хочешь, а пересекать ее все равно надо. Шли теперь медленно, с предосторожностями, ступали след в след. Двигавшийся последним Восьмериков посыпал следы махоркой. Теперь и разговаривали вполголоса, да и разговаривать старались как можно меньше. Все уже переговорено и решено.