Пограничные были

Финскую войну Наталья Павловна встретила уже в этом отряде — мужа назначили помощником коменданта. Она по-прежнему занималась медицинскими делами, раненых и обмороженных лечила, во вражеский тыл ходила с разведчиками и первую правительственную награду тогда получила — медаль «За отвагу»...

Казалось, Наталья Павловна полной мерой испытала все, что отпущено судьбой на долю жены кадрового офицера-пограничника, — и постоянную тревогу за жизнь своего мужа, всегда находившегося там, где бывало опаснее всего, и сама понюхала вдоволь, чем он пахнет, этот горький порох войны, и сверх того еще познала боль тяжелой утраты своего ребенка, первого и ставшего последним.

Так казалось. Но самые тяжкие испытания были еще впереди. И такие испытания, что все перенесенное и пережитое раньше не шло ни в какое сравнение.

В Отечественную войну с первых дней боевых действий вторая комендатура во главе с капитаном Кузнецовым оказалась в полном окружении. Приказа оставить позиции и отойти в тыл не поступало, и комендатура больше недели вела бой с врагом. Погибли все, в живых остались только раненые, которых вывела из окружения Наталья Павловна, тоже раненная, разрывной пулей раздробило левое плечо. Ей даже и проститься не удалось с мужем. Только и услышала в телефонной трубке его неестественно высокий, напряженный до металлического звона голос, перекрывший гул недалеких разрывов:

— Быстрее выводи раненых! Тут такое творится!.. Мы еще увидимся, Наташка!

Не увиделись...

Трудно, очень трудно было Наталье Павловне, оказавшейся без детей, без мужа...

И тут опять протянула ей дружескую руку Калерия Афанасьевна Аверкина, с которой служили когда-то под Белоостровом. Калерия Афанасьевна жила в Москве, разыскала Наталью Павловну, позвала к себе.

«Приезжай в гости, сестра моя пограничная, поживи у нас немножко, а то и все время, — писала она. — Я, считай, одна тут кукую в большой квартире — мой Аверкин чуть не круглыми сутками пропадает на работе, ребятишки мои стали взрослыми и разлетелись по белому свету. Обижаются, что езжу к ним редко. И не могу часто ездить. Тяжеловата я стала на подъем, разные болячки одолели, да и года прижимают к месту. Ты помоложе на полтора десятка лет, тебе легче сдвинуться с места. Так что приезжай, касатка моя!..»

Когда подошел очередной отпуск, Наталья Павловна поехала в Москву. Собиралась погостить у Аверкиных недели две-три. Но уже в середине первой недели затосковала в этой гостеприимной семье: в тягость ей были и шум и суета столичные, и праздное безделье — Калерия Афанасьевна даже по дому ничего не позволяла делать:

— Отдыхай себе, читай книжки, развлекайся, ходи по театрам. Я одна управлюсь.

Тяготила и робость перед Аверкиным — генерал-лейтенант все-таки. Дома он ходил в темно-коричневой пижаме, но Кузнецовой все равно и на плечах сугубо гражданской пижамной куртки виделись золотые погоны с двумя большими звездами. Ей привычнее были маленькие лейтенантские и чуть побольше — майорские...

Ее решение о скором отъезде огорчило обоих Аверкиных, а Калерию Афанасьевну особенно.

— Пожила бы ты у нас хоть с полгодика. Чует мое сердце: не увижу я тебя больше — умру скоро, — сказала она с печальной уверенностью.

— Что вы, Калерия Афанасьевна! Вам жить да жить! Такая ведь закаленная и бодрая, — пыталась успокоить ее Наталья Павловна.

— Бодрая, закаленная... — со вздохом покачала седой головой Калерия Афанасьевна. — Это только с виду я такая. Износилось мое здоровьишко. Не шуточное ведь дело — через три войны пройти, и ведь не сторонкой, а через самое-то пекло... Ты меня не успокаивай, лучше поживи у нас маленько. А, Наташенька?

— Невмоготу мне тут, не привыкла я к такой жизни. Уж вы меня простите, Калерия Афанасьевна.

— За что прощать? На твоем месте, да в твои-то годы я сама в столицах не усидела бы... Раз уж невмоготу — езжай. Помогай там молодым бабенкам вживаться в нашу пограничную жизнь. И прощай!

И простилась, как оказалось, навеки...

После той поездки в Москву Наталья Павловна еще некоторое время поработала в санчасти.

Она и раньше подумывала об этом, а тут окончательно решила: не по силам ей, однорукой калеке, работать здесь — только штатную должность занимает; молодой и здоровый на этом месте принесет людям куда больше пользы. Ей думалось, что держат и терпят ее здесь из сострадания к увечью и уважения к ее прошлому.

Обо всем этом она сказала начальнику политотдела отряда. И получила сердитый разнос: рассуждения насчет того, что ее терпят в санчасти из сострадания к увечью, назвал оскорбительной выдумкой, а что касается ее славного прошлого — все в отряде относятся к нему с уважением и гордятся, что рядом с ними служит такой замечательный человек.

Под конец разговора полковник предложил ей перейти работать в политотдел — секретарем-машинисткой. Наталья Павловна горестно ахнула:

— Да вы понимаете, что говорите, Андрей Иванович? Я же однорукая, калека!

— Освоитесь! — уверенно сказал он. — Но главное дело у вас будет не секретарство, не бумажки. Буду рекомендовать вас председателем женсовета отряда.

Наталья Павловна сдалась.