Пограничные характеры

Распоряжался маяком пожилой пессимист, заместитель заведующего. Служит он здесь лет тринадцать, но «последнее время без всякого удовольствия!»

— Что так? — спросили мы его.

Оказывается, у него свои обиды. Главная из них — забрали старый хороший фонарь, который стоял здесь без малого восемьдесят лет (в 1988 году у Батумского маяка столетие).

— А какая была оптика, — причитал он, — какая оптика! За двадцать миль нас видели.

— Да, — подтвердил тактичный Донат Африканович, — сейчас свет слабоват. Не дальше, чем за семь миль разглядишь.

Это подтверждение, кажется, обрадовало маячного хозяина.

— Какой уж там свет, — забормотал он с горечью. — Только что о берег корабли не стукаются. Кажется, полезное мы дело делаем, нужные люди? За что же нас так обидели? Отдали нашу оптику в Туапсе!

Потом мы пошли к башне, он отомкнул ее, и винтовая свежеокрашенная узорчатая лестница повела нас наверх. Выше, выше. На одной площадке я попросила остановиться, чтобы отдохнуть. Наконец отвесный трап в несколько ступеней, и вот она, предмет отроческих мечтаний, — круглая стеклянная башня, откуда видно сразу все: море, корабли, горы, порт.

Незрячий сейчас глаз маяка таинственно отсвечивал ребристым стеклом. Смотритель отвинтил красную прозрачную крышку. Внутри на зеркальном фоне возвышалась единственная лампа, не очень даже крупная. Раз в пять меньше, чем рисовалась когда-то моему детскому воображению.

— Киловатка, — небрежно махнув рукой, отозвался смотритель.

— Как у вас все блестит, будто на боевом корабле, — польстил ему Донат Африканович, поглядывая на медные бляхи.

Тот не упустил случая:

— Разве это блеск! Вот при старой оптике у меня действительно все было надраено. Сейчас руки не лежат. Нет, не лежат.

Ах, с какой неохотой я спускалась по девяносто одной ступеньке вниз и все твердила, что приду еще раз, сегодня же вечером, когда маяк будут зажигать. Но вечером мы возвращались, когда маяк уже горел. Море было совсем розовым; узкие люминесцентные фонари на приморском бульваре светились на его фоне, как арктические льдинки — вот-вот растают!

А маяк трудолюбиво вертел красной головой, и далеко ли, близко ли — моряки с надеждой ловили в туманном море его мерцающую искру.

ГОРЫ И МОРЕ

Чорох, про который написано столько стихов, — река коварная, злая. Даже ехидная — так о ней говорят здесь. Она течет в довольно глубоком, особенно когда подъезжаешь к Аджарис-Цхали, ущелье. Вначале ложе Чороха широко — это целые поля в крупной гальке. Они холодно блестят на солнце.

Сейчас тихий, спокойный период: дождей нет, снег крепко держится на горах. Мутно-серый Чорох течет одним рукавом, его мелкие волны похожи на зябкую дрожь. Левый берег лежит в глубокой тени, по правому вьется узкая ленточка дороги, и пятнистые скалы «потеют» на солнце: верховые и родниковые воды сочатся из расщелины. Горы сейчас голые, рыжие, деревья не одеты. Лишь кое-где из скалы тянутся первые голубые фиалки.

Места уже не сравнить с батумским побережьем — здесь холоднее и суровее. Старики аджарцы в Нижних Чхотунетах ходят, обвязав голову шерстяными платками, но не по-бабьи, под подбородком, а с узлом на виске или макушке.

Исчезли эвкалипты, пальмы; кипарисы есть и тут, хотя больше уже каштана, ореха, лавровишни. Чем выше в горы, тем узкая теснина притока Чороха реки Мачехел-Цхали становится все суровее. Вот уже и снег лежит на камнях. Он пушистый, очень белый.

С вершин низвергаются узкие шумные водопады. Весной они превращаются в свирепые потоки, но и сейчас крутят крошечные мельнички с одной обледенелой лопастью.

Это — граница. Верховые лошади ждут пограничников, чтоб поднять еще выше, где у непривычного человека закладывает от высоты уши.

Дорога от Батуми к Сарпи идет тоже по горному шоссе, но глубоко внизу открывается прекрасный вид на тихое голубеющее под утренним солнцем море, на игрушечные домики селений и крошечные пароходики — то есть все выглядит почти так, как изображено на рельефной карте в штабе отряда. Только, разумеется, ни одна схема не может передать чистого и холодного в тени горы воздуха; трепетанья вспугнутого машиной вальдшнепа, который, до этого не видимый нами, сорвался вдруг со скалы; внимательного взгляда пограничника у «грибка», охраняющего первый подступ к заставе. Едва что-нибудь вызывает подозрение — звонок к начальнику заставы.

Трубка полевого телефона постоянно начеку не только в канцелярии, но и в доме начальника заставы: гудки низких и высоких тонов отрывают его от еды, сокращают и без того прерывистый сон.

Начальник заставы капитан Алексей Чхартишвили — еще молодой человек, но уже бывалый пограничник. До этого он служил на горных заставах. Что это такое, начинаешь представлять себе, и то в очень малой мере, лишь после многочисленных рассказов жены капитана.