Пограничными тропами

— А поверят ли нам в ОГПУ? Ведь у нас никаких документов нет.

— Действительно, загвоздка. И у меня нечем удостоверить донесение. — Слесарев секунду, другую подумал. — Ладно, возьмите вместо печати вот это. — И он снял треугольник с петлицы.

Добровольцы ушли. С минуту Слесарев прислушивался к тишине. Но там, где ползли допризывники, было тихо.

К отделкому подошел уполномоченный по подписке, спросил дрожащим голосом:

— Слыхали? Разобьем ли? Их тысячи прут. Сомнут они нас.

— Кто говорит, что сомнут?

— Вот тот чернобородый. — Уполномоченный показал на Кряжина. Мужик спрятался за спину других и оттуда подал свой голос:

— Сам Кивлев припожаловал. У него нрав строгий.

— Кто добровольно ему сдается — того с миром отпускает на все четыре стороны, а сопротивляющихся вешает беспощадно, — поддакнул и Горлов.

— А ну-ка, Кряжин, выйди сюда! — приказал Слесарев.

— А что я? Я ничего… Люди говорят… — забеспокоился мужик, подталкиваемый к Слесареву подводчиками.

— Закрыть паникера на замок! — решил отделенный. — А чтобы ему в одиночестве не скучно было, заодно и Горлова туда же. Потом разберемся.

Слесарев понимал, что нужна крепкая военная дисциплина не только среди призывников и пограничников, но и среди мирного населения. Без твердой дисциплины гарнизон не выдержит осады. Отделенный принимает на себя полностью командование гарнизоном. Подозвав Нестерова, говорит ему:

— Берите карандаш и бумагу. Будем писать с вами первый приказ.

Кто-то пододвинул ящик, за который сел Нестеров. Кто-то поднес ближе коптилку…

На одном из стендов центрального музея пограничных войск в Москве под стеклом хранится полуистлевший на сгибах лист, вырванный из ученической тетради. Эта та самая бумага, которую под диктовку Слесарева писал землеустроитель Алма-Атинского окрзу Аркадий Григорьевич Нестеров. Вот что там написано:

«Приказ № 1 по гарнизону Кзыл-Агачского красного отряда.

Всем нам известно, что мы окружены со всех сторон бандитами и находимся в серьезной опасности. Только твердость духа, революционная дисциплина, преданность делу партии, прочная спайка наших рядов и сознание своего долга могут быть порукой к спасению. В целях создания крепкой боевой организации объявляю себя начальником гарнизона. Своим помощником назначаю землемера Ковалева.

Весь гарнизон разбиваю на пять отделений. Командирами отделений назначаю пограничников Лощинского, Мокрослоева, Тимофеева, Игнатьева и Полетаева, их помощниками — Зубова, Корниенко, Скворцова, Ивченко и Борисенко.

Заведующим снабжением назначаю счетовода кооператива Фейсенко…

Во главе команды обслуживания гарнизона ставлю товарища Воловского, а во главе санитарной части — Нестерова.

Ввиду серьезности положения и возможности кулацкой измены виновные в нарушении дисциплины, как бойцы, так и допризывники и подводчики, будут преданы полевому суду с применением строгих мер наказания, вплоть до расстрела.

Граждан Горлова и Кряжина заключить сейчас под стражу до моего особого распоряжения.

Начальник гарнизона Слесарев».

Приказ подписали Ковалев, Володин, Прохоров, Воловский, Нестеров и Фейсенко.

Но вернемся к той памятной ночи 29 марта 1930 года. Закончив с организационными вопросами, Слесарев вновь и вновь задавал себе вопрос: «Где достать патроны?»

— Самое главное для нас сейчас — патроны, — делился Слесарев. — Для охотничьих ружей боезапас есть. А вот что с винтовками делать — ума не приложу. По нескольку обойм у каждого бойца в подсумке да немного россыпью. Запас ограниченный. Есть у нас, правда, ручной пулемет, но в разобранном виде. Можно было бы собрать, да что толку? Даже один диск набить нечем.

— Товарищ командир! — ближе к свету пробрался Прохоров. — Однажды на Кубани мы в окружение попали. В гражданскую. Так один охотник научил нас набивать порохом стреляные винтовочные гильзы и лить из дроби самодельные пули. Три дня мы отбивались такими патронами от наседавших белоказаков… Может, нам попробовать?