Пограничными тропами

Такое бывало и раньше. Обвинят басмачи кого-нибудь в колдовстве, в отступничестве от веры и, прикрываясь этим, якобы народным, обвинением убьют неугодного им человека. Видно, и на сей раз готовилась расправа над Калимой за то, что она в тридцатых годах помогала, пограничникам, была в коммунистическом отряде, а совсем недавно по ее сообщению пост задержал большую группу контрабандистов.

На границе последние два-три года (шел тысяча девятьсот тридцать шестой) было относительно спокойно. Давно разгромлены банды Джантая и Имамбекова; стали забываться кровавые дела бандита-одиночки Келеке, приносившего много хлопот пограничникам; уже засыпал песок горки пулеметных гильз на Актамской тропе, где двадцать шесть пограничников уничтожили банду в двести пятьдесят сабель; легендой стал ледовый поход в горы Тышкан одиннадцати пограничников, разгромивших банду Мергебая; зеленые ветви деревьев укрыли могилы погибших в битвах с басмачами рядовых Ефремкина и Иваненко, командира отделения Симачкова и предательски убитого заместителя начальника заставы Нагорного. Преданиями стали неравные бои с захлебывающимся треском пулеметных очередей, дикими воплями басмачей, лавиной атакующих горстку солдат в зеленых фуражках. Коммунистические отряды, созданные жителями приграничных сел в помощь пограничникам для борьбы с басмачами, уже пахали землю, пасли скот. Остался лишь один — Кочукбаев Манап, но и тот был вооружен лишь топорами да пилами: комотрядовцы заготовляли лес для строительства новых застав.

Нарушители границ — контрабандисты и агенты гоминдановской разведки, да изредка чирики, солдаты Гоминдана, время от времени пытались спровоцировать пограничников.

И вот снова старый басмаческий прием: вначале слухи, потом нападение на село, кровь, смерть. Нужно было усилить охрану жителей, и Морозов каждую ночь стал высылать к селу пограничные наряды.

Но выстрел прозвучал утром в ущелье Кача-Булак.

Это широкое ущелье начиналось в нескольких километрах от села, уходило между гор в тыл и, круто поворачивая и сужаясь, упиралось в невысокую гору. Склоны Кача-Булака густо поросли малиной и шиповником. Сельчане часто ходили сюда за ягодами, встречая иногда в малинниках медведей. За горой начиналось другое ущелье. Оно петляло, поворачивало то в тыл, то к границе и, наконец, выходило к пограничным знакам. Здесь-то и заготовляли комотрядовцы лес.

Было темно, когда подводы выехали с заставы и направились к месту заготовки леса. Ехали молча: еще не отвыкли от тех тревожных дней, когда громко сказанное слово могло принести смерть всему отряду; но скрип несмазанных осей был слышен далеко и говорил о том, что хозяева не очень-то заботятся о маскировке.

На горе, в которую упирается ущелье Кача-Булак, подводы остановились: Кочукбаев Манап заметил приближавшихся всадников и решил дождаться их, а потом спускаться вниз.

Солнце уже всходило, осветив пик Хан-Тенгри, гладкостенной пирамидой возвышающийся над снежными вершинами гор. Лучи осветили одну из ее граней, другие две были темными. Свет, тень и расстояние создавали ощущение того, что над горами возвышается не пик с ледниками и пропастями, а вытесанный из гранита людьми или духами огромный памятник. Манап любил горные восходы. Любуясь ими, он замечал, есть ли возле пика тучи. Если есть — будет ветер, непогода, если нет — жди хорошего, дня. Так говорилось в легендах, созданных о высокой горе, названной народом «Подножием божьего трона». Это подтверждала и жизнь.

— Хороший день будет: чистый Хан-Тенгри, — проговорил молодой высокий джигит Киякпай Сандыбаев.

— Да, чистый, — согласился Кочукбаев. — Много заготовим.

Подъехав, Морозов поздоровался, не слезая с коня.

— Не нравится мне все это. Каждый день у села, а никого нет. Что замышляют?!

— Зря, начальник, тревожишься. Какие теперь басмачи! Всех перебили, — ответил Кочукбаев.

— Видно, не всех. Вспомни, Манап, как раньше налеты делались.

— Похоже, начальник, очень похоже.

— Вы бы хоть винтовки взяли.

— Зачем, мы бревна рубим.

— С завтрашнего дня без оружия не выезжать!

— Хорошо, раз приказываешь.

Пожелав хорошо поработать, Морозов махнул рукой коноводу и пустил коня рысью по лесной дороге к заставе. Кочукбаев посмотрел им вслед, покачал головой.

— Ни днем ни ночью не спит. Беспокоится. Может, он прав. Многие еще бандиты живыми ходят.

— Много, ой много, — согласились другие комотрядовцы.

Помолчали. Каждый из них знал, что такое басмачи. Они видели порубленные трупы пограничников и своих товарищей-комотрядовцев, слышали о том, как глумятся басмачи над пленными, знали и видели многое, но уже стали забывать, а сейчас, видно, вспомнили.

— Поехали, — прервал молчание Манап.

— Конечно. Зря столько времени потеряли.

Подводы, оглашая окрестность скрипом, медленно начали спускаться в ущелье.