Погребальная похоть

И у него не было к нормальным людям злобы, непонимания или зависти. Юзернейм всегда ощущал себя подделкой, будто ожившим манекеном – чем-то таким, в чём никто в этом мире не нуждается. Но зачем-то же он ожил? Почему-то и для чего-то сие восхищение и влечение испытывал? И кроме того, что-то внутри ему задавало вопрос: получи он в своё распоряжение самую обычную, молодую, едва ли не пустоголовую женщину – смог бы он, получив с ней удовольствие, позволить ей уйти? И он знал ответ, хоть и не понимал обоснования. Юзернейм очень изумился, узнав, что в окружающей его стране есть такое явление, как возраст согласия. Значит, кругом ходили подкованные, знающие своё дело правильные биологические граждане, и потому такие объяснимо счастливые – у них был возраст, и они соглашались. Они что-то знали. Их предки, должно быть, передавали из поколения в поколение тайны о словах согласия и методах согласия – они знали толк в согласиях! И только информация о возрасте утекла от этих половых гигантов и хозяев жизни, став узаконенным общественным достоянием и дармовой роскошью для всей пиздадельной челяди. Неужто его потраченная зря, проигранная к тому времени возрасту согласия пара-тройка лет делала его таким другим, несчастным, и оправдывала все зарождающиеся мыслишки? Ну, не совсем. А вот как поплохело бы ему, узнай он в то время, что проиграть возрасту согласия ему предстоит ещё целый десяток лет?...

С самого детства он был "не в теме". Даже говорить Юзернейм начал только в три года. Его родители были очень занятые на работе люди, и как-то так сложилось во всем его детстве, хоть и с посещением соответствующего садика-заведения, что правильных слов о девочках и о должном к ним подходе ему никто не сообщил. И уже ближе к десяти годам, к тому самому диапазону возрастов до четырнадцати лет, когда его ежегодно ссылали в летние лагеря, ребенок оказался совершенно не адаптирован к социуму и не умел начинать общение с ровесниками, ужасно стеснялся, был мнителен и в коллективы не вливался. А с возрастом такие дети почти автоматически становились изгоями и подвергались как минимум насмешкам. Чего не избежал и он. Ему были непонятны вопросы мальчишек-ровесников а-ля «а у тебя есть девочка?», и по смыслу казались чем-то странным, абсурдным. Чуть позже он заметил тенденцию – почти все дети вокруг всегда стремились казаться взрослыми, и потому травили тех, кто просто оставался собой.

Но как и сегодняшний Юзернейм, тот совершеннолетний, охочий до писающих фемин, на прошлое зла уже не держал – отпустил, позабыл, и был скромно, внутренне счастлив, обретя гармонию, вопреки своей психической инвалидности по отношению к социуму. Ведь разве это общество – не дрянь? Не хорошо ли, что оно само прогнало его от себя? Так что он даже вполне гордился своей участью. Однако, это всё-таки была частичка пазла. Это была трещина, словно исток реки, ведущая и расширяющаяся в огромную пропасть между ним и всеми людьми. Этот парень был уже потерян. А вокруг досыта жрал, рычал кабриолетами, прогуливался в просвечивающих платьях и всласть ебался высокомерно-красивый мир несправедливости. На взгляд простых смертных, эту часть палитры его чувств идеально наполняла бы всё та же пресловутая зависть, но Юзернейма подначивала вовсе не она. Немыслимое и чудовищное несоответствие числа таких вот изгоев, как он, к сотням тысяч здоровых и румяных правильных животных (будто по наитию постигших какой-то великий секрет осмысленной жизни), его только раззадоривало, но и классовой ненавистью не являлось тоже. Здесь правила бал и мракобесно мастурбировала мегаломаническую мечту его о массакре морозная математика! Ибо убери из несчетного их числа одну женщину (да хоть сотню), и меньше не стало бы, учитывая, что все они одинаковы. Он просто чувствовал интерес к ощущению и хотел постичь – что такое своими руками задушить девушку? Каково это – смотря ей прямо в глаза, чувствовать, как сопротивляющееся тельце покидает жизнь, как под тонкой кожей останавливаются все эти грандиозные процессы лишь от его давления, по его прихоти? А как, кстати, она – женщина, всегда недоступная для него по-умолчанию, устроена там, внутри? О, да ведь она же не будет смотреть на него, ничего уже не скажет, и будет ещё тёплая... Вот эти изыски и двигали им в первую очередь – вот кто преследовал случайных красавиц с фотоаппаратом и без! На протяжении молодости он всё яснее осознавал себя нечеловеческой сущностью, наделённой особыми свойствами и возвышенной, абсолютной, неоспоримой волей как на суицид, так и на убийство кого бы то ни было. Если бы ему было, с кем поговорить по душам, то это был бы строжайший секрет, щекотно просящийся наружу.