Погребенная во льдах

Во второй половине ночи раненый впервые пошевелился. Кадфаэль давно привык спать, приоткрыв один глаз и навострив уши. Вот так он дремал и на этот раз, примостившись на низеньком табурете у изголовья кровати. Голова его была опущена, руки сложены на груди, а локтем он опирался о деревянную спинку кровати, чтобы сразу проснуться при малейшем движении Элиаса. Разбудил его какой-то звук, и Кадфаэль наклонился к кровати, затаив дыхание. Дело в том, что Элиас вдруг вздохнул глубоко и свободно, и вздох этот прошел по всему искалеченному телу. Больной застонал от внезапно пронзившей его боли. Ужасный хрип в горле смягчился, и он впервые глубоко втянул воздух — правда, с трудом, но жадно, как голодающий набрасывается на пишу. Кадфаэль увидел, как по лицу несчастного пробежала сильная дрожь и распухшие губы приоткрылись. Раненый высунул кончик воспаленного языка, чтобы облизать их, но у него ничего не получилось. Однако рот брата Элиаса остался открытым, и послышался долгий вздох, перешедший в стон.

У Кадфаэля возле жаровни, чтобы не остывал, стоял кувшин с вином, подслащенным медом. Он влил несколько капель в приоткрытый рот Элиаса и с радостью заметил, что неподвижное лицо с отсутствующим взглядом внезапно исказилось судорогой и бедняга с трудом сделал глотательное движение. Когда Кадфаэль дотронулся до губ раненого, они снова с жадностью приоткрылись. Так капля за каплей Кадфаэль вливал в рот раненого приготовленное питье, пока тот не перестал глотать, вероятно насытившись. Теперь, когда в тело несчастного проникло тепло и изнутри, и снаружи, холодное предсмертное забвение постепенно сменилось сном. Кадфаэль подумал, что если сильный организм раненого справится, то при хорошем уходе через несколько дней Элиас сможет прийти в себя. Но вспомнит ли он все, что с ним произошло, — это другой вопрос. Брат Кадфаэль видал людей, выживших после подобных ранений головы, которые вспоминали каждую деталь своего детства и далекого прошлого, но ничего не помнили об обстоятельствах, из-за которых совсем недавно оказались на краю гибели.

Он забрал остывший кирпич, лежавший в ногах раненого, и, взяв на кухне другой, уселся на табурет, чтобы продолжать бдение. Теперь, несомненно, Элиас дышал ровнее, но сон у него был очень беспокойный, со всхлипываниями, стонами и дрожью, внезапно пробегавшей по исхудавшему телу. Раза два Элиас делал мучительные попытки что-то сказать, но произносил лишь какие-то нечленораздельные звуки. Кадфаэль наклонился к изголовью, чтобы не пропустить что-нибудь важное, но до утра не услышал ни одного внятного слова.

Возможно, привычные звуки, сопровождавшие распорядок дня в монастыре, доходили до какого-то уголка сознания этого страдальца, напоминая ему о монашеской жизни. Так, когда зазвонил колокол к заутрене, брат Элиас внезапно затих, веки его затрепетали, но тут же закрылись даже от приглушенного света. Горло раненого напряглось, губы попытались что-то произнести. Кадфаэль наклонился еще ниже, приблизив ухо к его рту, искаженному от попытки что-то сказать:

— …безумие, — как показалось Кадфаэлю, произнес Элиас. — Через Кли, — горестно продолжал он, — в такой снег… — Повернув голову на подушке, раненый с усилием прошептал: — Такая молодая… своевольная… — Тут он снова начал погружаться в глубокий сон и с последним усилием сказал слабым голосом, но совершенно ясно: — Мальчику надо было пойти со мной.

Это было все. Элиас вновь затих, и брат Кадфаэль уловил его уже более ровное дыхание.

— Брат Элиас, похоже, будет жить, — сказал Кадфаэль, когда приор Леонард зашел после заутрени осведомиться о больном. — Но его нельзя торопить.

Молодой монах, пришедший сменить Кадфаэля на посту у постели раненого, был полон рвения и очень внимательно выслушал указания.

— Когда он начнет шевелиться, — деловито сказал Кадфаэль, — дай ему вина с медом — вот увидишь, теперь он будет пить. Сиди рядом и записывай все, что он скажет, мне это понадобится. Сомневаюсь, что тебе придется что-нибудь еще для него делать, пока я буду спать. А если брат Элиас начнет потеть, следи, чтобы он был хорошо укрыт, но все время протирай лицо: это принесет несчастному облегчение. Даст Бог, он будет крепко спать. Для него сейчас сон — лучшее лекарство.

— Ты хорошо ему все объяснил? — тревожно спросил Леонард, когда они вместе вышли. — Он справится?

— Он прекрасно справится, а нашему подопечному нужны только время и покой.

По дороге из лазарета Кадфаэль позевывал и думал, что хорошо бы сначала позавтракать, а потом как следует выспаться. После этого надо будет еще раз сменить повязку на голове и ребрах раненого, а также смазать все мелкие ссадины, которые грозят нагноением, и тогда можно будет решать, как дальше лечить брата Элиаса. Может быть, заодно удастся что-то узнать и насчет пропавших детей.

— А брат Элиас заговорил? Сказал что-нибудь членораздельное? — продолжал расспрашивать Леонард.