Погребённый великан

— Вы меня переоцениваете. Вчера, когда мне пришлось убить того солдата у вас на глазах, я прекрасно сознавал, какого мнения человек с вашим опытом может быть о моих скромных талантах. Их было достаточно, чтобы сразить напуганного стражника, но, боюсь, до вашего одобрения мне далеко.

— Чепуха! В бою вы изумительны, и это моё последнее слово! Друзья мои, — Гавейн повернулся к Акселю с Беатрисой, чтобы они тоже его услышали, — осталось совсем немного. Идёмте же, пока она спит.

Дальше спутники шли молча. Аксель с Беатрисой больше не отставали, потому что Гавейн с Вистаном вдруг посерьёзнели и продвигались вперёд со скоростью, больше присущей торжественным церемониям. Во всяком случае, склон потерял крутизну, словно превратившись в плато. Камни, которые спутники обсуждали, стоя внизу, теперь нависли у них над головой, и, подойдя ближе, Аксель увидел, что они сложены неровным полумесяцем на вершине насыпи в стороне от тропы. По откосу насыпи шёл ряд камней помельче, представлявших собой лестницу, которая поднималась до самого края, по всей видимости, чрезвычайно глубокой ямы. Трава вокруг почернела или выгорела, отчего повсюду — где не было ни кустов, ни деревьев, — веяло тленом. Гавейн, остановив отряд у подножия примитивной лестницы, повернулся к Вистану и сказал, медленно подбирая слова:

— Сэр, в последний раз предлагаю вам отказаться от этой опасной затеи. Что мешает вам вернуться обратно к сироте, который сидит на привязи? Вот, снова ветер доносит его голос.

Воин оглянулся назад, туда, откуда они пришли, потом снова взглянул на сэра Гавейна.

— Сэр, вы же знаете. Назад мне дороги нет. Покажите же мне дракона.

Старый рыцарь задумчиво кивнул, словно Вистан только что сделал случайное, но занятное наблюдение.

— Хорошо, друзья мои. Тогда говорите потише, ибо зачем нам её будить?

Сэр Гавейн повёл спутников вверх по насыпи и, дойдя до камней на вершине, подал знак остановиться. Потом осторожно заглянул через край и тихо сказал:

— Встаньте здесь, и вам будет хорошо её видно.

Аксель помог жене взобраться на уступ рядом с собой и перегнулся через один из камней. Яма оказалась шире и не такой глубокой, как он ожидал, больше напоминая высохший пруд, чем вырытый котлован. Она была почти вся залита бледным солнечным светом, дно было сплошь из серого камня и гравия — почерневшая трава резко обрывалась у кромки, — и единственным живым созданием, кроме самой драконихи, был одинокий куст боярышника, кое-как пробившийся сквозь камень у центра ямы.

Что же до самой Квериг, то с первого взгляда было трудно сказать, жива она или мертва. По её позе — ничком, голова свёрнута набок, лапы в стороны — можно было предположить, что дракониху сбросили в яму, уже убив. Было трудно понять, дракониха ли это вообще: Квериг была настолько истощена, что больше походила на червеобразную рептилию, привыкшую к воде, которая по ошибке выбралась на сушу и теперь страдает от обезвоживания. Кожа, вместо того чтобы лосниться и отливать бронзой, была желтовато-белёсая, как рыбье брюхо. От крыльев остались только ошмётки кожи, которые при беглом осмотре можно было принять за прилипшие к драконьим бокам сухие листья. Голова на серой гальке была повёрнута набок, и Акселю был виден только один драконий глаз, с перепонкой на манер черепашьего, который апатично открывался и закрывался, подчиняясь своему внутреннему ритму. Это движение вкупе с едва заметным вздыманием и опаданием кожи вдоль хребта служило единственным признаком того, что Квериг ещё жива.

— Неужели это она, Аксель? — тихо спросила Беатриса. — Эта бедная тварь, от которой остался только лоскут плоти?

— Взгляните сюда, госпожа, — раздался за спиной голос Гавейна. — Пока у неё есть чем дышать, свой долг она выполняет.

— Она больна или, может, уже отравлена? — спросил Аксель.

— Она просто состарилась, сэр, как и все мы. Но она пока ещё дышит, и дело Мерлина продолжается.

— Теперь мне что-то припоминается, — сказал Аксель. — Мерлин сотворил здесь какое-то чёрное дело.