Погружение

Только я начинаю удивляться собственной идее о том, что кто-то мог действительно ВЫСОСАТЬ все звуки пылесосом, как вдруг слышу странный глухой треск. Я успел немного отойти от горгульи с девушкой и теперь рассматриваю один из углов двора, но тут звук этот… Я понимаю, что звук этот…

Он раздается из-за моей спины.

Медленно поворачиваюсь. И не могу поверить глазам.

Горгулья все такая же, как и была, а девушка слегка побледнела, но успела обрести новый цвет. Горгулья будто бы сглатывает; ей нужно прочистить свое мерзкое, покрытое чешуйками горло. И тут она открывает пасть.

И издает самый мерзкий крик из всех, что мне доводилось слышать.

И при этом смотрит на меня.

Не спуская с меня хищного взгляда, тварь аккуратно опускает девушку на землю и расправляет крылья. Продолжая истошно кричать, горгулья несется на меня – скорее гигантскими прыжками, чем шагами, совсем как велоцирапторы из «Парка Юрского Периода».

Я пытаюсь дернуться, сорваться с места, но куда там: ноги словно вросли в землю. А что еще страшнее, сейчас я даже крикнуть не в состоянии.

Интересно… я быстро умру?

И еще одна зыбкая мысль: а какова моя роль в этой монументальной метафоре? Я – тварь? Или – я девушка? Или что? Непонятно.

И тут меня смывает волна озарения.

* * *

Оказывается, в аду мокро.

Морщусь от ударов холодных капель. Дождь? В аду бывает дождь? С огромным трудом разлепив веки – и то не до конца, – я осматриваюсь. Все тот же двор. Я – на лавочке, по центру. Статуи больше нет. Тварь и девушка исчезли, на их месте – что-то отдаленно похожее на детскую песочницу… А дождь – пока не ливень, но его вполне хватает, чтобы крупными каплями падать мне на волосы и на лицо. И на нос. Особенно много капель почему-то достается моему носу.

Видимо, мозг и вправду начал немного меня подводить. Он путается в картинах реальности, проецирует фантомы. А если я прямо сейчас куда-нибудь не спрячусь, меня, очень может быть, еще и тело начнет подводить. Хотя куда уж сильнее.

Я выбираюсь из злополучного двора и отправляюсь в кофейню неподалеку. Их специализация – свежайшие булочки, кексы и пирожные, но кофе там тоже подают, а если есть бонус в виде закуски – то почему бы и нет, верно?

Зайдя внутрь, выстаиваю в очереди, пытаясь разглядывать остальных посетителей. Ну, занятно же посмотреть, чем люди заняты по жизни, кем работают. Все почти одинаковые, как на подбор, женщины за сорок, с прическами короткими и цветастыми – как оперение у волнистых попугайчиков. А вот мамочка с ребенком лет шести, но маленький мальчик ведет себя тихо и проблем не вызывает, как, впрочем, и интереса. Скучно.

Сажусь за столик со своим ирландским кофе и кексом. Набираю Женю, он вроде как раз неподалеку трудится. Вдруг сможет выскочить ненадолго?

– Привет…

– Здорово, Марк.

– Я в вашей кофейне, неподалеку. Можешь подойти?

– А что, что-то срочное?

– Да. И, боюсь, настолько, что мы теперь не скоро сможем увидеться… – Я подавляю желание добавить: «а может, и никогда». Зачем нагнетать? – Ну так как, придешь?

– Лады, скоро буду.

Он приходит. Мы общаемся. Я рассказываю о резком ухудшении ситуации. Как я и предполагал, Женя злится. Называет меня всеми нехорошими словами, какие только может придумать, даже немного наезжает. В какой-то момент чуть ли не картинно хочет встать и уйти, но не делает этого.

Да, все-таки не так уж и плохо я его знаю.

– Пресвятой Тимофей! – выпаливаю я.

– Что-что, прости? Нет у нас такого святого.

– У вас, может, и нет, а у вот у Пола Темпла…

– Кого-кого?

– Пола Темпла, главного героя серии радиодрам от BBC, точно был такая же фразочка. И я, чтобы матом поменьше ругаться, теперь стараюсь ее вкрутить по случаю… и без.

– Оу. Ну понятно, понятно… А скажи-ка, братец…

И начинается допрос с еще большим пристрастием – вот только в роли следователя у нас Евгений. Я же – жертва, смиренно хлебающая кофе по-ирландски и последовательно излагающая детали произошедшего. Рассказывая, я совсем забываю о горе с Катей. А потом резко вспоминаю. Еле хватает сил, чтобы это озвучить.

– Катя меня кинула, бро. А я… А ведь я хотел с ней состариться. Чтобы мы, уже в старости, брали в поезд термос с горячим чаем, разливали по чашкам и были довольны одним лишь обществом друг друга…

На рассказе про Катю меня по-настоящему прорывает. Я сетую, бешусь, озвучиваю все, что только могу: какая она у меня красавица, как я ее любил… и, что самое странное, люблю даже после такого отвратительного предательства. Но вслух не говорю, лишь продолжаю описывать розовые замки, что так чудно рисовались в моей голове. В какой-то момент, в чем-то увлекшись рассказом о наших отношениях, Женя говорит:

– Ох, Марк, тебе бы книжки писать.

Даже этот комплимент, который раньше наверняка бы заставил меня широко улыбнуться, теперь вызывает лишь желчь – хоть я понимаю, что друг старается меня поддержать так, как может.

– Ага, спасибо, – стискиваю зубы.

М-да, наверное, он мне льстит. А может, и нет. И мне все-таки хоть немного, но приятно такое слышать. Сейчас, когда я чувствую себя раздавленным куском говна, у которого и сил-то совсем нет.