Погружение в отражение

Любой другой орал бы о недействующей руке при каждой удобной возможности, равно как и про фляжку, которую видели при нем на празднике знаний все сотрудники НПО, имеющие детей-первоклассников.

А бедный Алексей Ильич молчал из-за братьев. Тут его подвесили на очень крепкий крючок. «Будешь рыпаться, братишки окажутся на зоне еще впереди тебя». Нет ничего проще, чем закрыть парнишку за кражу какого-нибудь велосипеда, ну а дальше понятно, что с ним происходит. Колония для несовершеннолетних – это настоящая кузница криминальных кадров. А захочешь вернуться к честной жизни – не факт, что получится. В институт не примут, о военном училище не мечтай, хорошая работа тоже не светит. Единственная стезя, где для тебя не закрыты карьерные возможности, – воровской мир.

Родители рано умерли, старший брат на нарах, у тетки наверняка есть свои дети, поднадоело уже чужих воспитывать. Никто не защитит.

Странно, что, имея такой мощный рычаг давления, следователь не выбил из Еремеева признание. Хотя нет, не странно. Нельзя отнимать у человека последнюю надежду, загнанный в угол, он бьется отчаянно и до конца. Или нет?

– Все-таки странно, что из него признание не выколотили, – сказала она, – возможностей-то масса для этого имеется в СИЗО.

Ирина Андреевна стала с преувеличенной тщательностью размешивать свой чай, хоть и не положила туда сахар.

– Знаете, – сказала она после долгой паузы, – конкретно в этом деле отрицающий свою вину подсудимый выглядит много убедительнее подсудимого кающегося. Когда так накуролесил, то смысла в чистосердечном признании нет, хоть ты головой о стену бейся, жизнь тебе все равно не сохранят. Поэтому отрицаешь вину до последнего, использовать крошечный шанс, а вдруг поверят, вполне естественно. Вопросов к логике твоего поведения ни у кого не возникает. А вот если признаешься, тут начинается всякая фигня. Почему ты не можешь ничего внятно указать на следственном эксперименте? Чистосердечному признанию должно сопутствовать деятельное раскаяние, и где оно? Где новые эпизоды? Где трупы пропавших парней? Где тайник с сувенирами с мест преступлений? Хоть признание и королева доказательств, но любой суд призадумается, а почему это обвиняемый кается только в том, что всем и без него прекрасно известно? Нет, такой хоккей нам не нужен.

Вере Ивановне стало досадно, что такое объяснение не пришло ей в голову, и она весь процесс удивлялась, почему Еремеева не вынудили оговорить себя. Он мужчина, конечно, сильный, отважный, но такие быстрей других ломаются под угрозой стать опущенными. Все что угодно, только не это.

Все-таки она ужасный адвокат!

Тут ее самобичевание было прервано телефонным звонком.

Судья сняла трубку, нахмурилась и вдруг знаками показала Вере Ивановне, чтобы она подошла и тоже послушала.

Они встали голова к голове.

– Ирина Андреевна, откровенно говоря, я удивлен, что вы до сих пор не завершили процесс, – говорила трубка раскатистым басом, – я думал, что помог вам определиться и принять верное решение, и не понимаю, что вас смущает.

– Совершенно ничего.

– Тогда в чем же дело?

– Приговор должен быть обоснованным.

– Вы меня простите, что напоминаю очевидные истины, но вы должны работать по принципу «необходимо и достаточно», а разбазаривать государственные средства для удовлетворения своего праздного любопытства – это, знаете ли… Да что я буду законы объяснять юристу!

Трубка жирно расхохоталась. Ирина ничего не ответила.

– Пора принимать решение, Ирина Андреевна, – веско сказал бас, отсмеявшись, – пора принимать.

И тут же в трубку полетели короткие гудки.

Вера Ивановна растерялась, удобно ли спросить, что это было, но судья сама вывела ее из затруднения:

– Это значит, Вера Ивановна, что если я не вынесу обвинительный приговор Еремееву, то карьера моя пойдет по… Прахом пойдет, – весело сказала она. – Поэтому готовьтесь к завтрашним прениям с особой тщательностью, чтобы у меня не осталось ни малейших сомнений, что он не виноват.

* * *

Лариса понимала, что после своего выступления должна уйти, потеряться где-то в темноте, уехать, а лучше умереть. Она с треском провалила роль хорошей жены и обязана покинуть подмостки, не дожидаясь, пока в нее полетят плевки и гнилые помидоры.

Она приехала домой, сняла с антресолей сумку на колесиках и принялась складывать туда одежду.

Немного смущал финансовый вопрос – в шкатулке лежит триста рублей, но имеет ли она право взять хоть копейку из них?

После долгих и мучительных споров со своей совестью Лариса решила, что имеет. Точнее, не имеет, но все-таки возьмет.

План был такой: переночевать на даче, а завтра в университете написать заявление о переводе на заочное отделение аспирантуры, получить на руки трудовую книжку и уехать куда глаза глядят, взять билет на первый рейс, куда будут свободные места.

Алексея теперь, наверное, оправдают, но в суд она больше не пойдет, потому что сделала все, что могла.